Небесные мстители
Шрифт:
Хейнкель холодно ответил на приветствие Брайтнера и после небольшой паузы произнес одно слово:
– Знаю.
Брайтнер был хмур.
– Что будем делать, господин Хейнкель? Наводить страх? Расстреливать? – осведомился он.
– Расстреливать, говорите? Тогда вашим людям снова придется выезжать в концлагеря и искать им замену, с большим трудом находить тех людей, которые хоть немного соображают в авиационной технике.
– Все-таки, господин Хейнкель, каковы ваши предложения?
Создатель самолетов снизу вверх посмотрел на высокого Брайтнера и ответил:
– Мои предложения? Никаких
Авиационный завод, расположенный близ австрийского городка Хинтербрюль, недалеко от Вены, был одним из нескольких таких предприятий, принадлежащих фирме «Хейнкель» и выпускавших реактивные самолеты «Хе-162» «Саламандра». Планировка завода была довольно хитрая. Часть цехов располагалась у подножия гор, но основное производство, сборочное, было упрятано в старых меловых шахтах. Несмотря на строгую секретность, готовые фюзеляжи «Хе-162» рабочие часто выкатывали оттуда, поскольку шахты были слишком узкими для монтажа крыльев. А жесткие задания по выпуску самолетов нужно было выполнять неукоснительно.
Завод в Хинтербрюле являлся любимым детищем Хейнкеля в первую очередь потому, что был хорошо защищен. Цеха, расположенные у подножия гор, плохо просматривались с большой высоты, на которой летали английские и американские бомбардировщики. Опуститься ниже для них было опасно. Зенитные батареи, расположенные в горах, своими залпами доставали их. Бомбометание с больших высот давало сильный разброс, так как союзная авиация била по территории, а не по цели. Что же касается меловых шахт, то там производство было защищено еще надежнее. Вся территория завода была огорожена колючей проволокой под током, а через каждые пятьсот метров возвышались сторожевые будки.
Три других завода, выпускавших «Хе-162», находились в Ростоке, Хордхаузене и в Бернбурге. Все они располагались на открытой местности и к февралю 1945 года подвергались интенсивным бомбардировкам.
Почти вплотную к заводу в Хинтербрюле примыкали территории двух концлагерей, а также поселения для вольнонаемных и расконвоированных работников. Лагерь номер один был фильтрационным. Людей, прибывших из других концлагерей Германии, Австрии, Польши, там сортировали в зависимости от их специальности. Тех, кто подходил для работы на авиазаводе, отправляли в лагерь номер два. Всех прочих ждала одна дорога – в крематорий.
В лагере номер два режим был, конечно, не такой жестокий, как в Освенциме, Бухенвальде или Дахау. Но за малейшую провинность заключенный мог угодить обратно, в лагерь номер один. А там крематорий дымил и днем, и ночью.
На авиазаводе работали люди различных национальностей. Вольнонаемных администрация набирала из немцев, австрийцев, венгров, чехов и итальянцев. Им доверяли основные виды работ. К расконвоированным относились военнопленные из Франции, Голландии, Дании, Бельгии. На заводе они носили одежду с опознавательным знаком «А», что означало «ауслендер», то есть иностранец. Им разрешалось посещать небольшие городки, увеселительные заведения и магазины, в которых они по карточкам
Только русские и поляки были лишены чести попасть в эту категорию. Первые носили на одежде знак «R», русский, вторые – «Р», поляк. В аусвайсах, документах, представляющих собой кусок картона с номером заключенного, были небольшие фотографии в анфас и в профиль, а также надпись «Работа под надзором».
Да, режим в концлагере номер два был терпимее, нежели в других, расположенных на территории рейха. В первую очередь это касалось питания. Заключенных здесь голодом не морили, понимали, что работник должен быть сыт, хотя бы относительно. Но главное заключалось в том, что к концу войны людей в рейхе катастрофически не хватало. Поэтому пленными перестали брезговать, особенно теми, кто имел хоть какую-то квалификацию.
Страха не было, его место занимала злость. Побег, успех которого он оценивал как один шанс из ста, удался. Теперь он обладал наиценнейшими сведениями, а его хотели сделать предателем, козлом отпущения. Побои почти не чувствовались, хотя люди Купцова крепко отделали Званцева.
Очутившись в холодном сарае, старший лейтенант устало плюхнулся на солому и закрыл глаза. Но сон, несмотря на жуткую усталость, не шел.
Этот сарай очень напоминал ему холодный продуваемый барак, куда месяц назад гитлеровцы согнали двадцать пять советских военнопленных, имевших отношение к авиации. Эти люди были последними, которых им удалось собрать в близлежащих концлагерях.
За столом восседали двое в штатском, распорядитель работ и переводчик. Вдоль стен барака прохаживались эсэсовцы из охраны.
Игорь Званцев сидел на скамье из неотесанных досок в дальнем углу, напротив входа в барак. Настроение у пленника было самое отвратительное. Его товарищи, готовившие массовый побег из лагеря, расположенного в Чехии, уже, наверное, на свободе. А он, боевой летчик, сидит в этом проклятом бараке и слушает корявую речь распорядителя работ, а переводчик то и дело повторяет слово «расстрел».
Вдруг Званцев почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо.
– Не оборачивайся, это я, Петр, – услышал он негромкую русскую речь с небольшим акцентом. – Если спросят, говори, что ты авиационный инженер.
Из двадцати пяти военнопленных, прибывших в лагерь, распорядитель работ отобрал восемь человек, имевших отношение к технике. В специальном помещении, похожем на деревянный сарай, они сбросили лагерные лохмотья и облачились в форму солдат чехословацкой армии. Очевидно, после ликвидации этого государства она в немалом количестве оставалась на складах. Каждому на спине вывели белой краской букву «R». Всех снабдили картонными карточками с соответствующим номером, надписью и фотографиями.
Игорь Званцев, точнее сказать, заключенный под номером 356, был единственным, кто попал в бригаду, занимавшуюся испытанием гидросистем самолета.
За массивной трансформаторной будкой их никто не видел. Они имели минуту на разговор.
– Петр! Не может быть! – воскликнул Игорь, едва они удалились от посторонних глаз.
– Тс-с-с. – Человек, названный Петром, улыбнулся, приложил указательный палец к губам и тихо произнес: – Запомни, я теперь Петер Рауш. Петр Шнайдер на время исчез.