Небесные очи
Шрифт:
– Дурак! А вдруг там было второе дно? И документы, которые подтвердили бы, что это Артур...
– Не было второго дна! И вообще, нечего ерундой страдать... Сидит в тюрьме твой диверсант – не за то, так за другое! Выходит, бог есть, Алька, успокойся ты раз и навсегда на этом...
В 1968 году Борис тяжело заболел. Он и так особым здоровьем не отличался, страдал припадками, напоминающими эпилептические (как уже говорилось, они были последствием контузии, полученной во время войны в Испании), но тут ему совсем плохо
И, разбираясь на даче, она нашла... тот самый чемодан. Оказывается, Борис так и не сжег его – то ли не успел, то ли еще что ему помешало... В чемодане были брюки и очень толстая книга в кожаном черном переплете. Аля открыла ее – что-то на немецком (явно на пишущей машинке напечатано), рисунки какие-то, тоже явно на медицинские темы...
То, что книга была на немецком, поразило Алю. Если бы книгу сразу предъявили следствию, то Артур был бы непременно разоблачен. Но ведь еще не поздно наказать негодяя...
Аля собралась снова идти в милицию, но тут случилось сразу несколько событий. Она узнала, что Федора-Артура выпустили из тюрьмы – на несколько лет раньше срока. Он был смертельно болен, его, по сути, отпустили умирать...
«А ребенок его, а жена? Ну, докажу я, что это Артур, а с ними-то что будет? Они же не виноваты!» – засомневалась Аля.
Пока она сомневалась, умер Борис. А следом – Артур, он же Федор Ласкарев. Бороться было не за что, судить – некого. И Аля никуда не пошла, ни в какую милицию.
Книга осталась у нее. Лежала на даче, которую так и не успели продать. Эта книга – страшное напоминание о черных годах войны. Что там было в ней, в этой книге, о чем рассказывалось, о каких мрачных тайнах – бог весть...
Маша выросла. Рано вышла замуж. Родила девочку, которую назвали Александрой. Сашенькой...
Потом у самой Али сдало здоровье, когда ей было немногим за пятьдесят – а что ж вы хотите, бывшая блокадница!
Последний год она жила в семье дочери, возилась с Сашенькой. Она каждый день вспоминала вслух о Мите – каким тот был, какой могла бы быть жизнь, если бы Митя был жив.
Маша терпеливо слушала мать. Историю о том, как Артур Демьяненко сбросил с крыши Митю, она знала наизусть.
– Эх, если б я тоже с той стороны крыши была, да руку ему вовремя протянула!
Каждый раз, в подробностях вспоминая эту историю, Аля заливалась слезами. Она верила, что смогла бы спасти Митю. К ней неизменно подбегала внучка Саша, игравшая в той же комнате, вытирала слезы:
– Бабуля, не плачь! Митя твой жив, жив! Завтра в гости придет! – Саше исполнилось недавно три года, она прекрасно все понимала и очень хорошо говорила.
– Нет, не придет завтра Митя... – качала головой Аля. – Спасибо тебе на добром слове, Сашенька, но скорей уж я к Мите в гости скоро уйду.
– Он тебя ждет, да?
– Ждет,
Шел 1977 год. Аля умерла. Тихо, во сне. С улыбкой на губах. «Интересно, что маме приснилось перед смертью? – не раз после того, вспоминая лицо матери, думала Маша. – Может, ее Митя? Или отец? Нет, не отец... Чего там, мать только Митю этого и любила! Интересно, а есть ли загробная жизнь? Если она есть, то мама с Митей встретились или нет?..»
И Маша, пытаясь представить «тот свет», почему-то неизменно воображала длинный черный коридор, по которому бредет ее мать – в длинной ночной рубашке, с седым пучком на затылке – то есть в том самом виде, в котором умерла. Вытянув вперед руки, чтобы не споткнуться в темноте. Впереди чуть брезжит огонек... И вроде сидит кто-то в конце коридора, на стуле, что ли – в смиренной, спокойной позе. Какой-то мужчина, тоже уже немолодой. Не отец, нет! Мужчина поднимается, протягивает матери руки. Они обнимают друг друга. Они так взволнованы, так рады встрече, что не словечка ни срывается с их уст...
Маша была очень сентиментальной молодой женщиной. О чем-то плохом она просто не умела думать! Даже смерть она воспринимала в оптимистически-романтическом виде. Вспоминая о матери, и возясь с Сашенькой, она даже не подозревала, что очень скоро, в том же 1977 году, парой месяцев позже похорон, ей самой придется брести по этому темному длинному коридору, в конце которого едва брезжит свет.
Только, в отличие от матери, Машу там не ждал тот, кого она любила... В день своей страшной гибели она, Маша, была абсолютно одинока. Но об этом потом.
Саша приехала домой в половине двенадцатого ночи. День – бесконечный, путаный, не принесший никаких результатов, подходил к концу.
На портновском манекене висело платье невесты, уже готовое. «Ах, да, совсем скоро – свадьба!» Саша прикоснулась к нежной ткани, представила себя в этом платье, под руку с Бородиным.
«Так был он или нет маминым любовником? Кто лжет – он или отец? Свету Попову в расчет не берем – она слишком бестолковая женщина, чтобы быть свидетелем в том деле... Она могла не знать о романе Виктора и мамы!»
Внезапно зазвонил телефон.
– Сашенька, я не поздно?
– Нет, Виктор, я не сплю.
– Очень скучаю по тебе... Только что закончил все дела. Хочешь, приеду?
Секунду Саша колебалась. Потом неожиданно для себя самой ответила:
– Нет.
– Почему? – расстроился Бородин.
– Потерпи... До свадьбы осталось совсем немного! Пусть хоть какая-то интрига сохранится...
– Жестокая! – укоризненно воскликнул Бородин. – Но, пожалуй, ты права... Я так мечтаю об этой свадьбе, так жду дня, когда ты станешь моей...