Небесный фермер (Farmer in the Sky)

Хайнлайн Роберт Энсон

– Чтоб вам пусто было! – воскликнул он. – Не могли оставить жратву, да? В хорошенькую же компанию я попал! – И снова вышел за дверь. Но далеко уйти ему не удалось. Совершенно обозленного, его привел дежурный и пристегнул ремнями к креслу. Когда мы достигли стадии ковыряния в зубах, на потолке вновь осветился экран. На сей раз на нем показалась Луна. Впечатление было такое, будто мы несемся к ней на всех парусах. Меня даже сомнение взяло: уж не пропустил ли капитан запятую перед дробью? Я улегся на койку и стал наблюдать, как растет Луна. Зрелище мне не понравилось. С каждым мгновением она угрожающе увеличивалась в размерах, пока не заполнила экран целиком; казалось, еще немного – и мы обязательно в нее врежемся. Но тут я заметил, что горы на экране бегут справа налево и вздохнул с облегчением. Наверное, капитан все-таки знает, что делает. Снова ожил громкоговоритель:

– Сейчас мы идем галсами мимо Луны. Относительная скорость в точке максимального приближения составляет более пятидесяти миль в секунду, что, как вы, наверное, заметили, производит весьма впечатляющий эффект. Да уж, впечатляющий! Полминуты мы стремительно неслись мимо Луны, а потом она осталась позади. Подозреваю, что они просто снимали Луну телекамерой, но выглядело это так, будто мы нырнули вниз, резко повернулись и галопом помчались прочь. Только на такой скорости резких поворотов

не делают. Часа через два камеры оставили Луну в покое. Меня сморило; мне снилось, будто я прыгаю с парашютом, а он не раскрывается. Я с воплем пробудился в невесомости, желудок подкатил к горлу. Я даже не сразу сообразил, где нахожусь. Громкоговоритель объявил:

– Конец ускорения. Корабль немедленно начинает вращаться. Ну, насчет немедленно они слегка приврали; на самом деле все происходило жутко медленно. Корабль переворачивался, и то, что было прежде противоположной стеной, становилось полом. Пол с привинченными к нему койками сделался стеной, а напротив нее оказался телеэкран, ранее бывший потолком. Мы постепенно обретали вес. Горлодер все еще был привязан к койке; дежурный так засунул пряжки, что расстегнуться сам Эдвардс не мог. Он повис на ремнях, как младенец на помочах, и орал благим матом, чтоб его сняли со стенки. Вообще-то никакая опасность ему не грозила. Особых неудобств он тоже не испытывал, потому что сила тяжести была куда слабее земной. Потом мы узнали, что капитан удерживал тяготение в пределах одной трети «g», как на Ганимеде. А потому настоятельной необходимости освобождать Горлодера вроде как не было. Надо сказать, никто особенно и не спешил к нему на помощь. Мы все еще увлеченно обсуждали этот вопрос, отпуская шуточки, которые Горлодер не в состоянии был оценить по достоинству, когда появился дежурный, развязал пленника и велел всем нам следовать за ним. Так мне довелось попасть на капитанскую разборку. «Капитанская разборка» – это нечто вроде средневекового судилища, на котором сеньор единолично вершит судьбами своих подданных, решая, карать их или миловать. Дежурный, доктор Арчибальд, провел нас к капитанской каюте. В коридоре у двери сидело довольно много народу. В проеме показался капитан Харкнесс и первым вызвал Горлодера. Свидетелями были мы все, но капитан допросил только некоторых; я в их число не попал. Доктор Арчибальд доложил, что поймал Горлодера, когда тот слонялся по кораблю во время ускорения, и капитан спросил, слышал ли нарушитель приказ не отходить от коек. Горлодер заюлил, пытаясь свалить вину на всех нас, но капитан припер его к стенке, и ему пришлось сознаться, что приказ он слышал.

– Ты, сынок, просто паршивец и разгильдяй, – заявил капитан. – Не знаю, какие неприятности ты накличешь на свою голову в качестве колониста, но на моем корабле можешь считать, что уже влип. – Он задумался на мгновение и добавил; – Говоришь, ты сделал это потому, что проголодался? Горлодер сказал: да, у него во рту маковой росинки не было после завтрака, а обеда, между прочим, ему так до сих пор и не дали.

– Десять дней на воде и хлебе, – изрек капитан. – Следующий! Горлодер остолбенел, не веря собственным ушам. Следующий случай был аналогичным, но провинившейся оказалась дородная матрона, явно привыкшая повелевать. Она повздорила с дежурным и отправилась лично доложить об этом капитану, когда корабль набирал скорость. Капитан не стал тянуть кота за хвост.

– Мадам, – проговорил он с холодным достоинством, – из-за своего ослиного упрямства вы подвергли опасности жизни всех пассажиров и экипажа. Можете что-нибудь сказать в свое оправдание? Матрона начала длинную тираду о грубости дежурного, о том, что она за всю свою жизнь не видала ничего более нелепого, чем это идиотское судилище, и прочая, и прочая. Капитан резко оборвал ее:

– Приходилось вам когда-нибудь мыть тарелки?

– Нет, конечно!

– Прекрасно. Будете мыть посуду следующие четыреста миллионов миль.

Глава 6.

E = M C квадрат

После разборки я отправился на поиски отца. Легче было найти иголку в стоге сена, но я упорно продолжал расспросы и в конце концов отыскал его. У отца с Молли была отдельная каюта. Там же сидела и Пегги. Мысль о том, что она летит вместе с ними, неприятно кольнула меня, но потом я сообразил, что койки-то всего две, – а значит, Пегги, скорее всего, должна спать в общей спальне, вместе со всей детворой старше восьми лет. Отец возился, открепляя койки и перемещая их со стены на пол. Когда я вошел, он прервал свое занятие. Мы сели потрепаться. Я рассказал о капитанской разборке.

– Мы смотрели по видео, – кивнул отец. – Правда, твоей физиономии я не разглядел. Я объяснил, что мне не пришлось давать свидетельские показания.

– Почему? – заинтересовалась Пегги.

– Откуда я знаю? – Я снова вспомнил, как проходила разборка, и спросил: – Слушай, Джордж, а правда, что капитанская власть на корабле – это последние в мире остатки абсолютной монархии? Отец поразмыслил и сказал:

– М-м-м… Я бы назвал его конституционным монархом. Но что монархом – это несомненно.

– То есть мы должны ему кланяться и говорить «Ваше величество»? – предположила Пегги.

– Я бы тебе не советовала, Пегги, – отозвалась Молли.

– Почему? Это было бы забавно.

– Могу себе представить, – улыбнулась Молли. – Думаю, капитан просто положит тебя на колено и отшлепает.

– Он не посмеет! Я буду кричать! Я не разделял ее уверенности. Особенно когда вспомнил про четыреста миллионов миль грязных тарелок. Про себя я решил, что, если капитан скомандует «Жаба!» – я тут же подпрыгну и квакну. Пусть даже капитан Харкнесс и был монархом, но властвовать он явно не стремился; первое, что он велел нам сделать, это провести выборы в судовой совет. А потом вообще перестал показываться на глаза. Голосовать могли все, кому стукнуло восемнадцать. Впрочем, мы тоже приняли участие в голосовании: нам велели избрать совет юниоров. Хотя этот орган так и остался чисто формальным. Совет же, избранный взрослыми – настоящий совет, – обладал на корабле реальной властью. Даже наказаниями за провинности капитан больше не занимался: суд, перешел в ведение совета. Отец говорил, что капитан просматривает и утверждает решения совета, прежде чем они обретают законную силу, но я что-то не припомню, чтобы капитан оспорил хоть одно решение. И можете себе представить, каким было первое постановление совета после того, как он разобрался с мелочевкой типа режима питания и так далее? Они постановили, что мы должны ходить в школу. Совет юниоров незамедлительно собрался и заявил протест, но это ничего не изменило. Решение осталось в силе. Пегги входила в состав совета юниоров. Я спросил ее, почему она не подаст в отставку, – ведь совет продемонстрировал свою полную беспомощность. Честно говоря, мне просто хотелось ее подразнить: Пегги, надо отдать ей должное, изо всех сил отстаивала наши интересы. Как ни странно, затея со школой оказалась не такой уж плохой. Мы

томились от безделья, глазеть на звезды быстро надоело; все они одинаковы. К тому же первым уроком оказалась экскурсия по кораблю – вещь, безусловно, интересная. Нас разбили на группы по двадцать человек, так что экскурсия заняла целый день – по судовому времени, разумеется. «Мейфлауэр» был круглым как шар с выступающим конусом с одной стороны. Верхушка конуса представляла собой сопло, или «горелку», как называл его наш гид, главный инженер Ортега. Если считать, что сопло находится на корме, то носом корабля будет та часть шара, где расположена рулевая рубка, окруженная каютами членов экипажа, в том числе и капитанской. «Горелка» и двигатели были отделены от остальных помещений тяжелым противорадиационным экраном. От экрана к рулевой рубке тянулся здоровенный трюм в форме цилиндра диаметром более сотни футов, разделенный перегородками на отсеки. Там хранились грузы, предназначенные для колонии: машины, образцы почвы, оборудование и Бог знает что еще. А вокруг этого центрального цилиндра располагались пассажирские палубы: непосредственно у обшивки корабля палуба «А», под ней «Б», еще ниже «В», а потолок палубы «Г» представлял собой внешнюю стенку трюма. На этой нижней палубе были сосредоточены общие помещения: комнаты отдыха, столовые, кухня, спортзал, лазарет и так далее, а на трех верхних палубах – каюты. Палубу «А» пришлось приспосабливать к изогнутой поверхности шара, так что через каждые десять-пятнадцать футов вы обязательно натыкались на ступеньки, а потолки существенно отличались по высоте. У самой кормы и на носу расстояние между полом и потолком не превышало шести футов, и там жили самые маленькие пассажиры, зато в других местах потолки на палубе «А» возвышались аж на двенадцать-тринадцать футов. Изнутри было довольно трудно представить себе общую планировку корабля – казалось, все на нем перемешано в кучу. Мало того: искусственное тяготение, для создания которого корабль вращался вокруг своей оси, искажало всю перспективу. Где бы вы ни стояли, палуба под вами была ровной, зато спереди и сзади круто загибалась кверху. Но дойти до этого изгиба было невозможно: вы шли вперед, а пол под ногами по-прежнему оставался ровным. Если не полениться, можно было обогнуть весь корабль, сделав полный круг, и вернуться к исходной точке: это ничего не меняло. Сомневаюсь, что я смог бы разобраться в планировке судна, если бы мистер Ортега не начертил нам условную схему. Главный инженер объяснил, что корабль вращается со скоростью три и шесть десятых оборота в минуту, то есть за час делает двести шестнадцать полных оборотов. Этого достаточно, чтобы сила тяжести на палубе «Б» достигла одной трети земной. Расстояние от оси «Мейфлауэра» до палубы «Б» семьдесят пять футов; моя палуба «А» расположена дальше от центра, а следовательно, гравитация у нас примерно на одну десятую больше, а на палубе «В» – наоборот, меньше. Что касается нижней палубы, то там сила тяжести уже значительно слабее, так что ничего удивительного, если у вас закружится голова, когда вы резко встанете из-за стола. Рулевая рубка расположена прямо на оси: говорят, там можно поплавать в невесомости, даже при вращении корабля; впрочем, случая убедиться в этом самому мне так и не представилось. Вращение создавало еще один побочный эффект: космос все время находился под нами, «внизу». Я имею в виду, что иллюминаторы можно было разместить только в одном месте – на полу верхней палубы. Там они и находились, четыре штуки, огромные, каждый в своем отсеке. Мистер Ортега провел нас в одну из обзорных галерей. Иллюминатор – большая круглая кварцевая пластина, встроенная в пол, – был огражден перилами. Ребята, первыми вошедшие в галерею, устремились к перилам и быстренько попятились; две девчонки взвизгнули. Я протолкался вперед, подошел к ограждению и глянул вниз. Передо мной открылась бездонная глубина космоса, миллионы триллионов миль – и все они уходили из-под ног. Я не дрогнул – Джордж говорит, что я скорее акробат, нежели акрофоб, – но все же схватился за поручень покрепче. Кому охота падать с такой высоты? Кварцевая пластина совсем не отражала света, и казалось, что между тобой и царством вечности нет никаких преград. Хуже всего, что из-за вращения звезды не стояли на месте, а ползали из стороны в сторону. Откуда-то слева вынырнул ковш Большой Медведицы, крутанулся, проплыл прямо у меня под ногами направо, исчез – и через пару секунд появился снова.

– С меня, пожалуй, хватит, – сказал я и уступил место желающим. Таковых больше не оказалось. Затем мы посетили небольшую плантацию на гидропонике. Ничего особенного – обыкновенные растения, которые возмещали вдыхаемый нами кислород. В основном водоросли, хотя был еще и небольшой огородик с овощами. Я спросил: как же они существовали, пока на борту не было пассажиров? Ортега указал на баллон с углекислым газом, встроенный в стену.

– Приходилось подкармливать их, конечно. В общем-то я и сам бы мог догадаться, не Бог весть какая премудрость. Главный инженер отвел нас назад в столовую, усадил и прочел небольшую лекцию о судовых двигателях. В развитии космического кораблестроения, сказал он, можно выделить три этапа. Вначале ракеты летали на химическом топливе и в принципе почти не отличались от военных ракет, которые немцы использовали во время второй мировой войны. Единственное различие заключалось в том, что космические ракеты были многоступенчатыми.

– Вы, ребята, слишком молоды и этих ракет не видели, – сказал инженер, – но это были самые большие космические корабли, когда-либо построенные людьми. Большие по необходимости и ужасно неэффективные. Как вы знаете, Луны впервые достигла четырехступенчатая ракета. В длину она почти не уступала «Мейфлауэру», но полезного груза могла нести меньше тонны. Характерно, что с развитием технологии корабли уменьшались, а не увеличивались в размерах. Следующим этапом стали ракеты с атомными двигателями. Это был значительный прогресс; отпала необходимость в ступенях. Такая ракета, размером с «Дедала», не нуждалась в катапультировании, чтобы оторваться от Земли и слетать на Луну или даже на Марс. Но у этих кораблей остались те же недостатки, что были у прежних ракет: они целиком зависели от атомного реактора, который должен был разогреть реактивную массу и вытолкнуть струю через сопло, – в точности как их предшественники зависели от химического топлива, выполнявшего аналогичную функцию. Последним достижением технологии стали корабли, превращающие массу в энергию, такие, как «Мейфлауэр». Возможно, мы достигли высшей точки в кораблестроении, поскольку суда такого типа теоретически способны достигнуть скорости света. Возьмем, к примеру, наш полет: мы разгонялись при нормальной силе тяжести в течение четырех часов и двадцати минут – и набрали скорость более девяноста миль в секунду. Если бы мы продолжали лететь с ускорением чуть больше года, корабль почти достиг бы скорости света. Что касается энергии, то на таких кораблях ее в избытке. При стопроцентной эффективности трансформации достаточна будет превратить в энергию всего один процент массы корабля и еще один процент использовать в качестве рабочего тела для реактора. Таким будет «Звездный скиталец», когда его построят. Какой-то малыш поднял руку: