Небит-Даг
Шрифт:
Нет, она и вполовину не была так хороша в техникуме! На мгновение ему представились все четыре корпуса общежитий и дворик с выставленной для лекций фонтанной арматурой, похожей на памятник во славу науки, и распахнутые решетчатые ворота, открытые на улицу, — там, у ворот, он когда-то впервые заговорил с этой русской девушкой.
— Ты помнишь Людмилу? — вдруг спросил он. — Говорят, она учится в Баку, в нефтяном институте…
— Давно не была в техникуме, — откликнулась Ольга. — Давай как-нибудь на этой неделе забежим, проведаем Тиграна Аршаковича.
Нурджан улыбнулся.
— Хочешь
Вдруг она рассмеялась.
— А помнишь укроп? Ох, какой ты был смешной!
Это было воспоминание о том дне, когда, забежав к вечеру на рынок, Нурджан не нашел для Ольги цветов, ни инжиру, ни даже яблок и купил ей пучок укропу. «Зачем мне это?..» — залилась звонким смехом и зарделась Ольга, распушив на ладони зеленые пахучие стебельки. «А что же мне было купить, если нет ничего?..» — угрюмо вопрошал Нурджан. «Купил бы сухую воблу! Я очень люблю!» И она хохотала над его смущением сердечно и беззаботно.
У них было уже много воспоминаний, но никогда не было так хорошо Нурджану, как сегодня. Вот час, о котором пел жаворонок там, на «сто семнадцатой»…
— Делай же ход, Ольга! — нетерпеливо поторапливал Нурджан, а сам проигрывал партию за партией — не мог сосредоточиться. Когда, сделав ход, она подымала спокойные темно-синие глаза, ожидая одобрения, ему чудилось в них совсем другое выражение: высокомерное и ждущее. Он не догадывался похвалить ее игру, и девушка обиженно отворачивалась.
— В такую бурю, — говорила она, глядя в окно на промысел, — наши места мне почему-то кажутся похожими на далекий Техас или Оклахому… Пыль какая! Джебел совсем скрылся из глаз.
— А что такое Джебел, по-твоему? Ведь не знаешь, — насмешничал юноша.
— Ну, Джебел, как же не знать, так гора называется.
— Чудачка, «джебел» — это всякая гора по-арабски! Гибралтар — это ведь арабское слово. Джебелтар…
Удивив девушку ученостью, он несколько смягчился и сделал плохой ход. А Ольга задумчиво глядела вдаль, за тонкий ажурный переплет ветвей молоденьких акаций и лохов, окружавших контору участка, за частокол из бракованных труб. Там, на промысловой земле, совсем близко от конторы, точно молот над наковальней, поднимался и опускался балансир качалки, приводя в действие скрытый в скважине насос.
— Ну, делай ход, Ольга. Опять задумалась!
За ее плечом стоял бильярдный стол. Два мастера, вооружившись киями, гоняли шары. И ревнивый Нурджан старался понять, на кого оглядывается Ольга. Один, с лошадиным лицом и длинными зубами, вдруг подошел и угостил Ольгу «гусиными лапками» — очень твердыми конфетами. Другой, совсем молодой, в кепке назад козырьком, все время хохотал. Конечно, они не могут оставаться равнодушными к такой девушке, выкрикивают какие-то ухарские непонятные фразы, красуются со своими киями. Нурджан разозлился и, не подумав, двинул шашку.
Теперь Ольга в свою очередь засмотрелась на него. Он был в промасленной спецовке, загорелый, с нежной родинкой на щеке, похожий иногда на девушку, — только руки большие, рабочие. Он все-таки превосходный парень —
— Ну ходи же, — сказала она.
Он поднял печальные глаза, заметил:
— Я давно пошел… Ты что, спишь, девочка?
Она погрузилась в размышление над доской. Глядя на ее персиково-розовую щеку, на покатые круглые плечи — круглые даже под синей рабочей курткой, он горделиво подумал: «Породистого коня и под холщовой попоной узнаешь».
— Ну вот, пожалуйста, — сказала Ольга, подвинув шашку.
Нурджан с трудом заставил себя посмотреть на доску. Оттого ли, что его мысли все время отвлекались от игры, или потому, что он хотел проиграть нарочно, но его черных шашек оставалось мало, а белые, Ольгины, дружно наступали по всей доске.
— Ольга Николаевна, ты, кажется, снова обыгрываешь меня?
Наедине он всегда называл ее по имени, а при людях уважительно прибавлял отчество.
— Если дальше будешь так играть — партия моя! — засмеялась Ольга, и брови ее взлетели вверх, как крылья.
«Что партия! Я сам давно уж твой…» — вздохнул Нурджан, но ответил довольно грубо:
— Раз в жизни можно и проиграть! Раньше-то не проигрывал…
— Мало ли что было раньше! Раньше мы с тобой стипендии получали — триста девяносто рублей. Помнишь нашу седенькую кассиршу? — Она рассмеялась и этому неожиданному воспоминанию. — Все, все идет вперед, и я иду вперед…
Ольга потряхивала головой, отгоняя золотистый завиток, падающий на глаза.
— А я? — вырвалось у Нурджана.
— А ты… А у тебя сегодня какая-то… томная пелена на глазах, — быстро сказала Ольга и смутилась.
С Нурджаном она встречалась часто, особенно теперь, когда стали работать на одном промысле и на одном участке. Верно, товарищи в техникуме рассказывали Ольге — он парень серьезный и развитой. Знает много удивительных вещей: например, что говорил в прошлом столетии Менделеев о Челекене, как применяется озокерит в промышленности, может вслепую собрать и разобрать автоматический шланговый ключ. Он и музыку любит, достает долгоиграющие пластинки Шопена, Чайковского. И, кажется, только по застенчивости не решился вступить в духовой оркестр Дома культуры.
Приятно, что из всех девушек он предпочитает ее. Нетрудно было догадаться, что Нурджан по-мальчишески увлечен, но сегодня во время игры она почувствовала, что ошибки быть не может, что он захвачен настоящим большим чувством. Это и смущало, и радовало девушку. Ольга еще никого не любила, и, хотя была хороша собой, как-то так получилось, что и за ней никто не ухаживал по-настоящему. Сказав про «томную пелену», она почувствовала неловкость, будто прикоснулась к тайне, будто сама вымогает признание. «Это мне все кажется, — успокаивала она себя, — он же ничего не сказал, даже не намекнул…» Но холодные рассуждения не помогали. Ольга твердо знала, что не ошиблась. «Почему так вздрагивает родинка на его щеке? Она всегда вздрагивает, когда он взволнован или смущен… А когда я успела это заметить?» И Ольга ловила себя на том, что давно присматривалась к Нурджану, и смущалась все сильнее.