Небо цвета крови. Книга вторая. Дин
Шрифт:
Немедля зачехлил нож, бросил санки, по-воровски огляделся – нет ли кого из хищников поблизости? – и полез доставать подранка. Хотел взять – тот драться, клеваться, пуще орать. По округе невидимыми волнами катился гортанный резонирующий перегуд.
– Я тебе сейчас подерусь! Но-но!.. Да тише ты, тише! Со всех лесов сейчас сбегутся!.. Я помочь хочу!.. Перестать в глаза мне метить! – упрашивал Дин взъярившуюся птицу, всячески не подпускающую чужака. Ворон сопротивлялся, конечно, отчаянно, но понимал: если откажется от помощи – здесь же, под корнями, и погибнет. Но вот можно ли довериться этому косматому здоровяку? Не обманет он? А тот продолжал с пересохшим ртом: – Да прекрати ты! Господи, послал мне бог на жопу приключений!
Ворон как-то разом сник, забоялся быть брошенным на произвол судьбы, темные глазки-бисеринки, как от слез, засеребрились, сощурились. Покорилось-таки птичье сердце, доверилось человеку.
– Сразу бы так, а то – кидаться! Больно, вообще-то. Вон какой клюв отрастил! – впервые за много лет по-настоящему искренне улыбнулся Дин, ощущая неестественную легкость и безоблачность на душе, точно говорил с ребенком, а не с птицей. Потом протянул тому руку ладонью вверх в знак добрых намерений. Ворон сначала отпятился, напыжился оперенным шариком, не без гордыни смотря на чужака, а затем осторожненько подошел, не больно клюнул в безымянный палец, каркнул и потряс хвостом – «могу тебе доверять». – Домой пошли скорее – отогреваться и ранки твои осматривать-заделывать, – и спросил голосом завзятого ветеринара-орнитолога: – Давно на морозе-то сидишь? Голодный, конечно же?.. Крыло-то свое где так обжог? В пепле лежалом извалял небось, а?
«Кар!.. Кар-р…» – подтвердил ворон.
Дин аккуратно вытащил птицу из-под корней, упрятал под курткой, застегнул молнию до середины, чтобы могла дышать. Придерживая снизу для подстраховки, схватился за санки, сказал приподнято:
– Остроклювом теперь зваться будешь. Больно уж наточенный клюв-то у тебя! Как у кирки, честное слово! – и добавил требовательно: – Безымянным больше не полетаешь, раз уж со мной теперь. В доме у меня такие порядки, друг: без имен только столы да стулья. Так что хочешь ты или нет, а с кличкой своей придется смириться. Такая вот наука. Все понял? Повторять не нужно?
«Кар!» – загашенным кличем отозвался тот.
– Ну, на том, стало быть, и договорились…
Часик-полтора бездорожья, и с божьей помощью добрались до дома.
Первым делом, забыв про волчью тушу, пополнение запасов воды, Дин уложил на стол птицу и внимательно осмотрел увечья. Тут и запущенные ссадины, и царапины, и нешуточные ожоги – некоторые уже начинали подгнивать. Требовались решительные меры, но без нужных лекарств чуда не сотворить, а Дин – не Господь Бог. Из того, что имелось в загашнике, – лишь кусок марли да нищенский моток бинта. Ни антисептиков, ни мазей – ни хрена. Самому-то, случись чего, укус обработать нечем, а уж птице – и подавно. И вот краеугольный вопрос, ставящий в тупик: где доставать медикаменты – такую поныне драгоценность? Столько проложено троп, а все ведут в одно и то же – в бескрайние бесплодные дебри. Плутать по ним можно месяцами и вернуться ни с чем. А ведь обещался помочь! Соврал, получается? Обида на себя защемила Дину сердце. Как же это противно, когда не можешь оправдать надежд тех, кто полностью от тебя зависим…
«Пока еще светло, опять пойду тем же маршрутом, что и утром. Дойду до конца. Может, чего увижу… – поразмыслил Дин, не различая иных путевых вариантов, – выбора все равно нет…»
И, весь серый, как надгробие, неузнаваемый, переживая, – Остроклюву:
– Тебе надо продержаться до моего прихода. Слышишь? Я добуду лекарства. Честное слово! Только дождись!.. – как смог промыл ранки, перебинтовал ожоги, осторожно перенес ворона на раскладушку: – Я оставлю тебе впрок еды и воды. Обязательно подкрепись, хорошо?..
Остроклюв, будто мягкая игрушка, безучастно лежал, часто вздрагивал от непрекращающихся страданий, судорожно загибал коготки, по-жабьи раздувал зоб в заостренных антрацитовых перьях, зарывался раскрытым клювом в пружины. Совсем плохой.
Дин секунду еще посидел рядышком, а после с хрустом в коленках поднялся, оттащил волка в погреб-морозилку, дабы не попортился за время отсутствия, налил Остроклюву доверху миску воды, положил щедрый кусок волчатины, по-новому наполнил термос и, сказав короткое «жди», – опрометью за дверь.
На поиски неведомо куда.
***
День умирал. Догорал солнечный диск, обливался сполохами ало-бордового пламени. Небеса цвета красного мрамора потихоньку обряжались в ночные бархатные наряды, мрачнели. Редкие киноварные облака неподвижно и страшно нависли над пустошами, казалось, застыли навек. И только тонкая, от востока до запада, огненная нить заката еще давала отпор подступающей тьме, делилась светом, на последнем издыхании оттягивая наступление ночи…
Дин, утопая в снегах, упрямо шел на нее, как мотылек на уличный фонарь. Исчезни она – наступит кромешный мрак. А зимние сумерки темнее осенних и стократ короче: не успеешь оглянуться – и беззвездная глухая ночь, когда всюду стережет смерть, а всякий шаг слышат хищные уши.
– Столько уже прошел – и ничего! Колдовство какое-то! Я что, по кругу хожу, что ли?.. – паникуя, раздражался Дин, грыз глазами темноту, точно филин, напрягал зрение. Слева и справа, спереди и сзади – одно и то же: холмы да поля с огрызками деревьев. Менялась только ландшафт: из возвышенности – в низины, из низменностей – вверх по склонам, пригоркам. И больше ничего. Пустоты. И добавлял, усиливая внутреннюю смуту: – А дом мой теперешний? Кто его отстроил? Кому в голову пришло лезть в такую глухомань? А вдруг тот человек до меня – последний?..
Вопросы эти громом гремели в голове, путали, пугали, сбивали с толку. Но отвлекаться сейчас никак нельзя – поблизости бродят звери, нужно быть начеку. Слепой путь вел в никуда, обессиливал. Таяли надежды что-то найти. Здравый смысл умолял поворачивать назад, а Дин непреклонен, все давно решил. Снег в преддверии ночи твердел, ногам поддавался с нежеланием, вероломно крошился с треском. Кто это слышал – выл, клокотал, заливался плотоядным смехом, рассказывал остальным. Миг – и о человеке знала вся округа. Все чаще перед глазами Дина мерещились тени, близко доносились звериное рыканье, копошение, трение шерсти о мертвую кору. Окружают? Откуда бросятся? Про лук давно и думать забыл – толку мало, никого не разглядеть, – хватался за нож. Впустую: никто не нападал. Неужели не видят? Или издеваются? Изводился, неслышно бранился, дергался от каждого звука. Уже не раз ловил себя на мысли, что пора бы прерваться, подыскать укрытие, отдохнуть, поесть, погреться – идти сквозь незримость – безумие! – да катастрофически нет на это времени: дома гибнет ворон, друг, на счету каждая минута. Тем, кого никто не ждет, этого не понять…
Стемнело. Задул пронизывающий ветер. Дин мертвыми лесами плелся долго, уже почти ощупью. От волков прятался за деревьями, мерз, молился со страху. Кололо правый бок, колени гудели, стоп не чувствовал, почти пустой рюкзак представлялся забитым под завязку, давил на плечи. Губы мечтали отпить кипятка, а он – на вес золота. Понемножку клонило в сон, накрывало. Монохромный мир перед глазами будто бы слипался в сплошной черный прямоугольник, сжимался со всех сторон, обманно стихал. Где же путеводная звезда? Луна? Куда подевались, когда вы так нужны?.. Один раз, дремля на ходу, споткнулся о сваленный сук и чуть не укатился с крутого склона – чудом зацепился за корень. Глянул вниз – и пропотел от ужаса, сглотнул: дна нет – бездна, упади туда – не соберешь костей. Бог отвел. Едва не поломался, пора куда-нибудь забиться, переждать ночь – хватит безрассудства на сегодня! с удачей не шутят! – но Дин опять в пути, идет вперед, черт знает куда.