Небо и земля
Шрифт:
— У меня ведь характер — порох. Вспыхну — и не унять.
Он опять был тем Николаем, которого знал Быков много лет, и летчик почувствовал, как страшно было бы навсегда потерять такого друга. Но губы его дрожали, и, не в силах вымолвить ни слова, он молчал, потупив глаза.
— Бери браунинг, — сказал Николай.
Быков взял браунинг, зажал его в правой руке.
— Теперь заряжай, положи в кобуру, застегни портупею и вообще приведи себя в приличный вид! А то стоишь, как полковая стряпуха. Да волосы бы все-таки на досуге подстриг, а то уж начинаешь
Прошло минут десять, пока Быков решился, наконец, спросить:
— А теперь скажи откровенно, зачем ты меня звал сегодня?
Николай расстегнул полевую сумку и вынул большой конверт, густо залепленный сургучом.
— Вот, — сказал он, — бери и читай! Да только, гляди, не сажай редьку! По-простецкому, коленки не подгибай со страху, когда чтением займешься!
Быков сел на подоконник, вынул из конверта несколько листков и сразу же увидел знакомую подпись.
— Полковник Васильев, — воскликнул он с ожесточением. — Новые, что ли, листовки?
— Я же тебе говорил: читай без расспросов!
Быков читал по складам, словно малограмотный, и все-таки не сразу понял написанное. Прочитав две строки, он обязательно возвращался к первой и снова перечитывал её, не понимая. Буквы прыгали, расползались, и ни одного слова нельзя было составить из них.
— Послушай, — сказал он, еле шевеля побелевшими губами. — Я ничего разобрать не могу. Прочитай-ка вслух, пожалуйста!
Николай покачал головой, взял листовку из рук Быкова и медленно начал читать, отчеканивая каждое слово:
«Господа красные летчики, — писал Васильев, — я снова обращаюсь к вам с весьма интересными сообщениями — разоблачениями, и пикантного свойства. Кроме двух безалаберных дураков — Тентенникова и Быкова, теперь никого нет в ближайших красных авиаотрядах. Все разбежались кто куда. А самые умные перешли к нам… Я по-солдатски пишу, может быть, нескладно, но крепко — шашкой вырубаю каждое слово. Так вот! Где красный воздухолет Победоносцев Глеб Иванович? Он каждый день вылетает бомбить вас».
— Ну, дальше читать невозможно! — сказал Николай, откладывая в сторону листовку. — Обычная беллетристика и похабная ругань.
— А подпись?
— Ты же читал: полковник Васильев.
Быков поднялся со стула и тихо спросил:
— Что же делать теперь? Глеб не из тех людей, которые путают «нет» и «да». Он честно служил Советской власти. Его слово крепко. А у Васильева против Глеба — старая злоба. Мало того, и по женской части они когда-то поспорили. Не верю ничему, ни единому слову.
— И я не верю после твоих слов, — сказал Николай. — Но ведь каждый день запрос за запросом. Дескать, почему у вас тают летные кадры? Почему есть летчики-перебежчики? И главное: кроме вас троих, никого я сам не брал сюда. Остальных в Москве комплектуют. И с меня же за перебежчиков спрашивают. Мне уж кажется, что в отдел комплектования пробрался чужак. И вот в один прекрасный день я пишу письмо в Москву, сообщаю, что за летчиков, присланных ими, ответственности не несу и могу
— А они что делают?
— Присылают сюда листовку с нарочным и вдобавок пишут язвительное письмо.
Он прошелся по комнате легким, порывистым шагом и, немного помедлив, сказал:
— Я тебя знаю много лет и верю тебе. Стало быть, тут какое-то недоразумение или, попросту, ложь. И вот тебе задание — выяснить: почему солгал Васильев? Если, конечно, не набегут со временем более важные дела, — добавил он, подумав. — Положение-то наше сейчас не из легких!
Он подвел Быкова к карте и долго водил по ней узловатым, толстым пальцем.
— Кто знает, может быть, скоро придется уйти отсюда. Нас теснят теперь со всех сторон. Погляди на карту России; я нанес то, что знал о положении на других фронтах, и видишь, какая тяжелая получилась картина. Если красной краской вот так, как я сейчас делаю, обвести оставшиеся в наших руках губернии, то ты сразу обратишь внимание: фигура эта похожа на сердце. Это и есть наша Великороссия. Великорусские коренные губернии бывшей Российской империи. А дальше, куда глаз ни кинешь, всюду фронты…
— Трудное положение!
— Я от тебя ничего не скрываю, — сказал Николай, медленно прохаживаясь по комнате. — Каждый день приносит неожиданности, и сегодня узнаешь такое, о чем не мог и думать вчера.
Тревожно загудела в соседней комнате трубка телефона. Ординарец подбежал к Григорьеву, шепнул что-то на ухо.
— Сейчас! — сказал Николай, подтягивая ремень и оправляя сборки на гимнастерке. — Меня вызывают в Реввоенсовет. Ты посиди, подожди, а я скоро вернусь. Может быть, новости будут.
Быкову пришлось ждать очень долго. Сидя у окна, он оборачивался каждый раз, когда слышал в соседней комнате шарканье сапог или звон шпор. Он мог думать теперь только о судьбе Глеба. Страшен будет расчет с Васильевым, если доведется встретиться с ним на земле! Задушить собственными руками, только узнав сперва, почему он надумал так подло оболгать Глеба…
Пришел ординарец, зажег свет, принес стакан чаю.
— Скучаете? — спросил ординарец. — А я, прямо скажу, измучился, ожидая товарища Григорьева. Бывает, за ночь раз по десять его вызывают. Заснет он только под утро, а в семь часов всегда на ногах, как встрепанный.
— Иначе нельзя, — отозвался Николай, входя в комнату.
Ординарец вышел, притворил за собой дверь. Николай сел на кровать, опустив голову и упираясь локтями в колени.
— Ну вот что, — сказал он, — стало быть, дела ухудшились за несколько часов. Сильная кавалерийская группа противника прорывается к Эмску. Срочно принято решение перенести наш штаб в Воронеж. В Эмске пока остаются две роты. Тебе надо подумать об эвакуации. Место, куда будешь эвакуировать, укажем. Жди от меня приказа! А теперь марш домой. Мне надо кое-что подготовить к отъезду.