Небо лошадей
Шрифт:
Я не ответила. Мне хотелось, чтобы она вынула фото из сумки, хотелось еще раз посмотреть на него, на это чистое, нетронутое лицо, бывшее когда-то твоим, на эту глупую лучезарную улыбку.
— Я знаю, что вы помогаете ему, — сказала она, пытаясь поймать мой взгляд. — Знаю, что вы приносите ему еду и наверняка одежду, мне говорили, да я и сама недавно видела вас в парке. Я уверена, что вы хотите как лучше. Но нужно, чтобы он вернулся. Чтобы он вернулся в больницу. Он еще ребенок и не может жить вот так.
Ее голос был твердым, но взглядом она умоляла меня, а я была
— Вы не понимаете, — сказала я. — Это возвращение убьет его, возвращение в больницу. Я знаю, он сам говорил мне.
Отведя глаза, она вздохнула. Облокотившись на стол, она растирала виски, словно неожиданно почувствовала себя утомленной.
— Не нужно слушать все, что он говорит, — устало ответила она. — Реальность гораздо важнее, а реальность такова, что ему необходимо лечение. Он нуждается в уходе.
— Я ухаживаю за ним, — прошептала я.
— Через несколько месяцев наступит зима. Вы думали об этом? Я не знаю, где он живет сейчас, но когда наступят холода, когда выпадет снег — вы думали, что с ним станет тогда?
— Он будет жить здесь, — в отчаянии ответила я. — Я говорила с моим мужем, я знаю, что он все-таки согласится, а потом…
Я хотела уже сказать «он — моя семья», но почему-то замолчала, словно между нами существовало одно запретное слово и это было именно оно.
Ее взгляд смягчился, и она снова улыбнулась мне.
— Послушайте, — сказала она. — Я знаю, что вы его любите. Я уверена, что вы желаете ему добра. Но вы должны подумать и о своей семье. Я разговаривала с вашим мужем, я знаю, что у вас есть сын. Подумайте лучше о нем.
Я отвела глаза. Мне было холодно и хотелось выпить чего-нибудь горячего, и я не смогла удержаться, чтобы не взять ее чашку и не отпить глоток. Не думаю, что она даже заметила это, настолько далеки мы сейчас были от этого.
— Как бы то ни было, но вы не можете принять его, — добавила она тише, — даже если позволяют условия. Он несовершеннолетний. Вы знали, что он еще несовершеннолетний?
Я не ответила. Я сдерживала дыхание, потому что теперь оно пахло как ее, только слова, слетавшие с наших губ, были разными, подумала я. Она глубоко вздохнула, потом сказала:
— Элен, — и по ее тону я поняла, что она хотела это сказать с того самого момента, когда села рядом со мной на скамейку в парке, — я знаю, почему вы чувствуете себя такой близкой ему. Но вы ошибаетесь, если считаете, что это можно сравнивать. Он не выберется из этого сам, Элен, он никогда не выберется сам.
Я еще держала в руке чашку и осторожно опустила туда пальцы другой руки, только ногти и чуть-чуть кожи вокруг, кофе еще был горячим, и только это — ожог и боль — помогли мне не закричать и не заплакать.
— Убирайтесь, — глухо сказала я, и ей хватило одного взгляда, чтобы все понять. Она встала и отступила
— Я знаю, он рассказал вам, где он прячется. Я знаю, вам он доверяет. Но все будет гораздо проще, если вы нам поможете. Мы все равно найдем его, с вами или без вас, но если вы нам поможете, это будет гораздо менее болезненно для него.
— Убирайтесь.
— Вы сможете продолжать видеться с ним, — торопливо добавила она умоляющим голосом. — Я обещаю, что у вас будет право на посещения. Я вам обещаю. Я позабочусь, чтобы его госпитализировали недалеко отсюда. Вы сможете видеть его так часто, как захотите.
Она вопросительно смотрела на меня, я молчала, но направилась к ней, сжав руки, и в тот момент я была готова ударить ее, выбросить вон, как ты когда-то вышвырнул меня из парка. Она вытянула руку, чтобы остановить меня, руку, держащую сумку, в которой лежала фотография, и поспешно сказала:
— Я оставляю вас до послезавтра. Вы можете поговорить с ним, убедить его вернуться или просто сказать мне, где он. Иначе мне придется позвонить в полицию, и, поверьте мне, лучше этого избежать. Один раз так уже было. После этого он неделями ни с кем не разговаривал, даже со мной.
Подойдя к двери, она порылась в сумке и вынула оттуда маленький конверт, такой же, как я видела на берегу пруда, и протянула мне.
— Если вы его увидите, отдайте ему это, — добавила она. — Я пишу ему уже давно, но не уверена, что он находит мои письма. Передайте ему это, я прошу вас.
Я не пошевелилась, и тогда она мягко наклонилась и положила конверт на пол между нами, потом повернулась и вышла.
Через несколько минут я подняла письмо и вернулась на кухню. Я села за стол, лицом к ее стулу, на то самое место, которое так и не заняла, пока она была здесь. Положив голову на руки, я долго сидела неподвижно. Гораздо позже я услышала, как какая-то женщина на улице зовет своего сына, это напомнило мне имя, которое она произнесла во время нашего разговора, и только теперь я вспомнила, что именно так ты просил называть тебя, когда я впервые разговаривала с тобой в парке.
Прошло время. Ты продолжал надевать свои старые маскарадные костюмы и приходил встречать меня возле школы, и, хотя мама давно перестала шить их нам, ты вырос так мало, что многие еще были тебе впору. Ты часами ждал меня на тротуаре, облаченный в плащ фокусника, держа в руке волшебную палочку, которую иногда, не говоря ни слова, наводил на учеников, выходящих из школы. А иногда ты надевал странный серый костюм, призванный изображать комбинезон летчика, и черные перчатки, а на глаза — два резиновых кружка, зацепленных резинками за уши. Собака всегда сопровождала тебя, и, чтобы занять время, ты, командуя, бросал ей палку. Она не всегда приносила ее, и тогда ты сам отправлялся на поиски, сопровождаемый позвякиванием бубенчика. Ты, конечно, был еще маленьким, но для этого — уже слишком большим, к тому же у тебя было такое недетское лицо — взгляд был пристальным и серьезным, что так контрастировало с худенькими руками и затылком.