Небо на троих
Шрифт:
Она вздрагивала, трепетала в его руках, всхлипывала и хныкала, пока он совершал круговые движения языком вокруг её чувствительного местечка… посасывал его, прикусывал, а затем начинал вылизывать снова. Движения его языка ускорялись, и были то лёгкими, как трепет крыльев бабочки, и тогда девчонка начинала жалобно поскуливать, умоляя о большем, то властными, с нажимом и тогда она тяжело дышала и извивалась всем своим гибким телом.
Коротко вскрикнув, она вдруг задрожала, притягивая его ближе ногами, вновь потянула за волосы и содрогнулась,
Поток пламени хлынул на него водопадом.
Ощутив, что ноги внезапно перестали его держать, Арнэй подхватил пташку на руки, и, прислонившись к стене, сполз по ней на пол.
Глава 36 Эштард
Арнэй
Ингури какое-то время вздрагивала в его руках, затем затихла. Веки её были плотно сомкнуты, дыхание — лёгким и ровным. Птаха была без сознания.
Шрявь болотная!
Никогда ещё Арнэй не замечал за собой тяги к чьему-то бессознательному телу.
Но сейчас он готов был трахнуть эту затихшую в его руках пташку, и необязательно даже ей приходить в себя. Просто чтобы снять это адское, на грани его возможностей и терпения, напряжение. Просто получить разрядку. Разве он многого хочет?! Проклятье шердов!
Даже мысль о том, что нельзя, что пока рано, что это может быть просто опасно, — вон, он и без того пережрал, да так, что соображает с трудом, — не действовала.
Он уже подсел. Уже влип так, что и представить сложно.
Если б ему кто сказал ещё два дня назад, что он, Арнэй Адингтон, «золотой наследник», как его называют в прессе, будет сидеть на полу и чуть не выть от злости и бессилия… и из-за чего! То есть кого… Из-за тёлки, шрявь! Из-за тёлки-феникса! …парой выбитых зубов и вбитым в череп носом этот кто-то не отделался бы… А сейчас… сейчас он сидел на полу и пытался проглотить ком, вставший в горле. Глаза щипало от осознания собственной слабости, от шрявьего бабского бессилия…
В конце концов, что он теряет?! Он уже подсел. Самое страшное уже случилось. У него уже зависимость от этой крылатой сучки…
Ох, не зря его предки упаковали проклятых дикарей в корсеты, загнали в резервации… ведь это просто выше его сил!
Только лёгкое дыхание спящей птахи и остатки понимания, что находится в академии, удерживало от того, чтобы заорать во всю глотку, страшно, срывая голос…
Самое страшное уже с ним случилось. Брат не зря волновался за него.
Что может быть хуже?
Ах, ну да. Он может сдохнуть от передоза.
А и к шердам!
Он хотел её так сильно, что даже мысль о собственной смерти не останавливала.
В конце концов, ему так хреново, что смерть казалась чуть ли не избавлением.
И эти страдания причиняет не симбионт! Не симбионт, мать его! А
Всё, что нужно — положить её на пол, или на стол и задрать юбку.
Она такая мокрая там, внизу, что ей и больно не будет.
И она настоящая маленькая шлюшка, течёт и кончает от одного только взгляда…
На какое-то время в голове помутилось, единственной дилеммой, мучавшей Арнэя Адингтона была — так пол или стол?
Но стоило представить, что она проснётся и поймёт, что её первый раз случился вот так… здесь…
Он словно наяву увидел обиду в глазах цвета неба, слёзы на нежных, по-детски пухлых щеках… нет, он не может так с ней поступить.
— Что же я за слабовольный дурак, — прошептал он, вглядываясь в юное безмятежное лицо. — Что же ты сделала со мной, дикарка… Проклятая дикарка…
Когда боль достигла апогея и ментальная заслонка, которую он воздвиг, не желая отзываться на зов брата, рухнула, рассыпалась вдребезги, в ушах тут же заложило от мысленного крика Даура.
«Арнэй, твою мать!!! Ответь сейчас же!! Если прямо сейчас мне не ответишь…»
Телепатическая связь энергозатратна. Разрушающа. Высшие драгхи прибегают к ней в самом крайнем случае. А те, что обычные, тёмные, и вовсе так не могут — максимум, что могут передать на расстоянии виверны — это отголосок чувства или эмоции. Удобно, чтобы предупредить о грядущей опасности. Ну а для большего они и не нужны.
Судя по тяжёлому дыханию Даура, докричаться до брата он пытается уже давно. И силы его, понятно, на исходе.
36.2
«Шердов сукин сын!!!» — очередной вопль пронзил виски и Арнэй поморщился.
Ядовитый ответ уже висел на кончике его языка, как вдруг его опередили.
«Да не ори ты над ухом, оглохнешь с вами, придурками, — пробормотал до боли знакомый — в буквальном смысле до боли внутренний голос. Причём сейчас голос этот внутренним не был. Звучал он прямо надо ухом, но всё же со стороны… — И, кстати, мать у вас одна на двоих… дубина!»
«Арнэй?!» — судя по голосу брата, он сейчас, мягко говоря, охренел. Собственно, как и сам Арнэй Адингтон.
«А то кто ж», — снова прозвучал сварливый голос.
Арнэй дёрнулся было по привычке: когда голос симбионта звучит так громко, это значит одно: за паскудными воплями последует боль. Даже БОЛЬ. Но боли не было.
Было… какое-то отупение, что ли.
И пространство над левым плечом странно мерцало, прямо словно свет преломлялся неправильно, образовывая подвижный силуэт. То есть силуэт этот оставался на одном месте, и в то же время двигался. Непрерывно.