Небо над бездной
Шрифт:
Она не помнила, каким образом попала в церемониальный зал, что было за час, за день, за год до этого. Зачем помнить прошлое? В нем только грязь, ложь, скверна. Его больше нет. Есть прекрасное светлое будущее. Необозримый сияющий простор, торжество грядущих свершений.
– Ты отрекаешься от страны, в которой родилась и живешь, во имя благословенных мест, которых достигнешь, отринув этот нечистый мир, проклятый небесами.
«Вперед! К великой победе! Три шага вперед! Осторожно, не сбей подсвечник!» – скомандовал внутренний суфлер.
Сделать три шага оказалось необычайно тяжело. Ноги
«Да, Учитель, да, Учитель!»
Внутренний суфлер так долго твердил одно и то же, что получался бессмысленный набор звуков, который Соня никак не могла повторить. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Сияющий, пылающий, необозримый исчез.
«Нобелевская премия за две тысячи двенадцатый год, – оперным басом пропел суфлер и, помолчав, жалобно пискнул: – Наше дело правое, мы победим!»
Соня открыла глаза, увидела на черном кубе расплывшуюся тушу. Рукав на локте простертой руки лопнул по шву, лопнули брюки, вместо лица багровая лепешка. Слепили из какой-то дряни, водрузили на постамент. Это было смешно, и Соня засмеялась.
Внутренний суфлер возмущенно квакнул, но его заглушил громкий голос откуда-то сверху. Соня не понимала ни слова. Голос говорил по-шамбальски. Багровый вождь и Учитель, не меняя позы, принялся отвечать, тоже по-шамбальски, и Соня заметила, что обращается он непосредственно к черепу.
«Ему кажется, будто череп вещает, – подумала Соня. – Кто-то залез наверх, спрятался и дурачит необозримого вождя. А он верит, верит. Голос как будто знакомый. Нет, не может быть! Господи, где я? Что происходит?»
Послышался глухой удар. Это Йоруба упал на пол, забился в судорогах. Вождь-учитель все еще стоял, простирал руку, но сюртук и брюки стремительно расползались на нем, из прорех лезло нечто красное, похожее на мясной фарш. Соне показалось, что каменная плита под ногами покосилась. Зал наполнился жутким воем.
Огромная бесформенная гадость медленно сползла с постамента и шлепнулась на пол. Соня едва не задохнулась от чудовищной вони. Багровое, рыхлое, влажное, смешанное с клочьями светлого выходного костюма, шевелилось и хлюпало на древних плитах. Языки свечей взметнулись вверх и погасли. Соня кинулась бежать, куда угодно, подальше от этого хлюпанья и вони.
– Соня!
Она не сразу поняла, кто ее зовет, потом увидела фонарный луч.
– Ты цела? Ничего не болит? – спросил Дима.
Сразу несколько лучей, топот, голоса.
– Ужас, какая вонь. Соня, как вы себя чувствуете? –
– Фазиль пошел наверх, сейчас включит прожектор.
– Нужно спустить еще лестницы.
– Куда делся господин Хот? Объяснит мне кто-нибудь, что это за фокус?
Соня узнала голос Петра Борисовича. Наверху вспыхнул прожектор. В круге света лежала бесформенная масса, уже не такая огромная, она уменьшалась на глазах, темнела, но все еще воняла.
– Петр, ты спрашивал, где господин Хот? Вот он, полюбуйся.
Петр Борисович замер с открытым ртом, глядя на Федора Федоровича Агапкина в джинсах, куртке, разноцветной вязаной шапке. Рядом стоял еще один старик, совсем древний, в ушанке и ватнике.
– Что вы здесь топчетесь? Поднимайтесь наверх, вздуется пузырь, все рухнет, – произнес он, шамкая беззубым ртом, обошел черную массу, снял с колонны хрустальный череп и бережно завернул его в какую-то тряпицу.
– Соня, познакомься, – сказал Федор Федорович, – и ты, Петр, тоже познакомься. Перед вами господин Альфред Плут, автор картины «Мистериум тремендум», врач, творец алхимического золота и хрустального черепа, собственной персоной. Искал вечной молодости. Как видите, нашел. Уже четыреста лет обитает здесь, в степи, под именем Дассам. Соня, когда у твоего прапрадеда случился сердечный приступ, знаешь, что он сделал? Посадил его на белого коня, привязал и пустил галопом в степь. Это было в двадцать девятом году, пятое марта, как раз тут, у развалин.
– Зачем? – спросила Соня.
– Древний способ реанимации, – подал голос Дассам.
– Я отлучился из лагеря всего на несколько часов, – продолжал Федор Федорович, – когда вернулся, не нашел в юрте Михаила Владимировича, но заметил вдали всадника на белом коне.
– Он умирал, я пытался его спасти. Шамбалы так делают пять тысяч лет. Кони всегда возвращаются, с живыми всадниками или с мертвыми.
– Тот конь не вернулся, больше никто никогда не видел ни его, ни всадника.
– Шамбалы говорят, белый всадник ускакал в небо. Федя, ты знаешь, где он. А все ищешь, ищешь.
– Уже не ищу, Дассам. Скоро с ним увижусь. Соскучился. – Федор Федорович повернулся к Соне и спросил: – Зачем ты все время смотришь на черную гадость? Думаешь, если бы я не вмешался, у него могло получиьтся?
– Да.
– Нет, Сонечка. Ты засмеялась ему в лицо раньше, чем я вмешался. Ты справилась сама, без моей помощи.
Подошел Дима, взял Соню за плечи, развернул к себе, поцеловал, погладил по волосам.
– Плачешь? Перестань, нет никакого Хзэ, во всяком случае, здесь и сейчас его точно нет. Можно спокойно подниматься, мы спустили лестницы.
– Погодите, а что с Германом? Надо вызвать врача! – опомнился Петр Борисович.
– Вряд ли врач сумеет помочь. Пульс не прощупывается, зрачки на свет не реагируют.
Это произнес Зубов. Он сидел на корточках возле Йорубы.
– Может, на вертолете до больницы? Времени мало прошло, вдруг спасут? – сказала Орлик.
По нескольким лестницам стали вылезать наверх, оказалось, это совсем несложно. Вытащили Йорубу, погрузили в вертолет. Фазиль сел за штурвал, Рустам – с ним в кабину. Вертолет поднялся и полетел к городу, к лучшей больнице имени И.В. Сталина.