Небо над бездной
Шрифт:
– Нет, господин Хот. Он ничего не успел сказать, – ответила Соня и с трубкой в руке отправилась на кухню, за сигаретами.
– В таком случае о чем же вы беседовали так долго?
– О вас, господин Хот.
Сигарет на кухне не оказалось. Соня вышла в прихожую, перетряхнула сумку.
– Будьте любезны, подробней.
– С удовольствием. Мы говорили, что вы, господин Хот, мерзавец, самозванец, мошенник, что вы постоянно врете и у вас завышенная самооценка. – Соня бросила сумку, стала шарить по карманам куртки.
– Какая
– Все вы слышали, – устало вздохнула Соня, – вы прицепили Максу маленький микрофончик. Он не знал этого.
– Софи, вы меня радуете. Как вы догадались?
– С вашей помощью, господин Хот.
– Потому что я сказал, что не слышал? Думаете, я всегда говорю неправду?
– Уверена. Трюк со «скорой» был весьма красноречив. Фургон стоял наготове. Ваши люди хотели убедиться, что Макс не выживет, и еще – снять подслушивающее устройство.
Сигареты Соня нашла в кармане куртки. Там же лежал картонный ярлык с приколотым пакетиком.
Стало быть, господину Хоту все же не удастся получить запись разговора. Возможно, пока он об этом не знает. Его ждет сюрприз. Обнаружить и снять подслушивающее устройство, спрятанное в одежде, довольно сложно. Макс придумал отличный способ. Зашел в торговый центр и полностью переоделся во все новое.
Кроме сигарет и ярлыка Соня обнаружила в своем кармане еще кое-что. Маленькую темную склянку.
В трубке продолжал звучать спокойный голос Хота:
– Поздравляю и аплодирую. Стало быть, подозрения относительно бумажника были – как это? Лапшой на уши милому милиционеру? Кстати, он действительно оказался милым, отлично воспитанным, интеллигентным душкой. Я правильно подбираю слова?
Склянка была размером с перепелиное яйцо, темно-синего стекла. Металлическая крышка запаяна. Никаких наклеек, только на крышке выдавлена едва заметная латинская буква «V».
– Софи, вы слышите меня?
– Да, господин Хот.
– Я задал вопрос.
– Да.
«V» означало «Вакуум». Соня вернулась в комнату, зажгла торшер, поднесла склянку к лампе. Внутри был тонкий светлый порошок.
– Софи, в чем дело? Что происходит?
– Ничего, господин Хот. Я хочу закурить и не могу найти зажигалку.
Глава пятая
Подмосковное имение Горки, 1921
Ленину стало лучше, осмотр закончился быстро, но вождь все не отпускал профессора.
– Федора теперь часто забирает к себе Бокия, – шепотом объяснила Мария Ильинична, – Володе скучно с нами, а от товарищей он устает, так мало осталось людей, которые его не раздражают.
Сыграли партию в шахматы. Михаил Владимирович нечаянно выиграл и еще имел глупость извиниться за это. Ленина он рассмешил, зато разозлил Крупскую.
– Вы так извиняетесь, будто хотите показать, что все нарочно проигрывают Володе, потому
– Не обращайте на нее внимания, она сегодня сердитая, – сказал Ленин, – впрочем, извиняться правда не стоило. Это получилось как-то двусмысленно и обидно.
Потом пили чай за овальным столом в овальной гостиной. Ленин вдруг заговорил о литературе, стал рассказывать о своем недавнем визите к студентам Вхутемаса.
– Я их спрашиваю, что читает молодежь, любят ли они Пушкина. Отвечают дружным хором: Пушкин устарел! Буржуй он. Представитель паразитического феодализма. Вот Маяковский наш, революционер, как поэт гораздо выше Пушкина, – Ильич захихикал, позвенел ложечкой в пустом стакане и произнес, длинно растягивая свое картавое «р»: – Дурр-рачье! Совершенно не понимаю увлечения Маяковским. Все его писания штукарство, тарабарщина, на которую наклеено слово «революция».
– Маяковский – новатор, он искренне, глубоко революционен, – вяло возразила Мария Ильинична.
– Брось, Маняша, он шут гороховый, – Ленин сморщился и махнул рукой. – Нет, я не спорю, возможно, революции нужно и штукарство. Но только пусть люди меру знают, не охальничают, не ставят шутов, даже революционных, выше буржуя Пушкина.
– Володя, но у Пушкина далеко не все идеологически безупречно, – строго заметила Крупская, – много нездоровой фантастики, мистики, вроде «Вещего Олега». Это совершенно недопустимо. А «Сказка о рыбаке и рыбке»? Что ты усмехаешься? Там внутри простенького сюжетца спрятана очень вредная мораль, она имеет мало общего с моралью коммунистической.
Ленин вздохнул, посмотрел на жену, потом на Михаила Владимировича.
– Изволите ли слышать? А ведь вроде не глупая женщина.
– Надя, что ты несешь? – встряла Мария Ильинична. – Пожалуйста, будь так добра, оставь Пушкина в покое.
– Нет, вот уж дуру из меня делать не нужно, – щеки Крупской стали медленно багроветь, – я отлично понимаю, что ребята больше интересуются рыбкой, чем моралью, но сказка запоминается на всю жизнь и позднее входит в ряд факторов, влияющих на поведение человека. Мы обязаны перевоспитывать массы. Литература должна стать молотом в великой коммунистической кузнице, в которой куется новый человек. Вы, Михаил Владимирович, не согласны со мной?
– Не согласен.
– Почему же?
– Да хотя бы потому, что куют железо, а человек живой. Если по нему бить молотом, он не перевоспитается, он просто погибнет сразу.
– Не надо передергивать, вы прекрасно понимаете, что молот – это только метафора, я говорю о педагогике.
– Пе-да-го-ог, – басом пропела Мария Ильинична и покачала головой.
– Да, представь, Маша, я педагог! Я беру на себя труд заботиться о будущем, о подрастающем поколении, о тех, кто придет нам на смену. Я считаю, что наши лучшие писатели должны создать современную сказку, до конца коммунистическую по содержанию.