Небо над Патриаршими
Шрифт:
Жизнь встретила скользкой прохладой раннего утра, занырнула под волосы на затылке и поползла вверх по свободно закатанным рукавам. Я бесконтрольно вздрогнула, спускаясь по трапу самолета, и сильнее закуталась в тонкий жакет. Едва уловимое облачко, сконденсированное моим дыханием, ненавязчиво повисло в воздухе и медленно растворилось, тонко намекая тем самым о неизбежности приближения холодов. Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как холодный воздух будоражит легкие. Холод… пожалуй, самый назойливый компаньон из всех, кого я знаю. И сильный повод, чтобы выжить.
Я выжила. В очередной раз. И очевидно, – из ума.
“Бодрого
Ответа не последовало. Как и признаков движения в окне. Но я знала, что он не спал. Он давно уже не спал.
Я неспешно прошлась вокруг пруда и присела на скамейку. Некогда Козье болото – место стрижки коз для царского двора, и по совместительству эпицентр криминала середины семнадцатого века. Нынче один из самых богемных районов города со всей присущей тому атрибутикой:
Мужчин в усах с капустой
от не докушанных мясистых щей,
И дам, в ком ботокса неимоверно густо,
что смотрят устрицей из раковин вещей 4
Где персонаж известного романа трагически встречается с трамваем. Тем самым, что «поворачивал по ново проложенной линии с Ермолаевского на Бронную». А «в час небывалого жаркого заката» на «аллее, параллельной Малой Бронной улице» встречаются герои…
К слову, трамваи по этим улицам никогда не ходили. С Ермолаевского на Малую Бронную действительно когда-то поворачивал трамвай, но это был резервный путь, который практически не пользовался. А вот герои действительно встречались. И встречаются по сей день…
4
«Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где-то не докушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.» [В. Маяковский “Нате!”, 1913 г.]
– Что ты здесь делаешь? – знакомые нотки сарказма сотрясли плотность воздуха.
– Забочусь о твоем идеальном утре, – ответила я, не оборачиваясь. – Оно должно начинаться с чашки крепкого кофе, свежей выпечки и немного испорченной женщины.
– Ни того, ни другого, ни третьего, – ответил он и опустился рядом.
Я окинула его вопросительным взглядом:
– В отсутствие первых двух еще могу поверить, но, чтобы и третье…
Он демонстративно поджал губы и отрицательно покачал головой.
– Что? Не немного? – уточнила я, кивнув в сторону окон его квартиры.
– Неа, – сгримасничал он. – Наглухо. Пробы ставить негде.
– Константин Викторович?! – риторически призвала я. – Что ж вы никак не привьете себе избирательность в данном вопросе!
Он лишь отмахнулся и раскинул руки по спинке скамьи:
– Каждый имеет право на ошибку.
– У тебя по этой части, похоже, безлимит, – усмехнулась я и прилегла головой в область его раскрытого плеча.
– Что правда, то правда! – самодовольно подтвердил он и будто ненароком коснулся носом моих волос.
“Правда”, –
А правда была в том, что при всех своих возможностях, ты способен купить себе самые пухлые губы глубоко и проникновенно сосущие, терзать любые тела, молодые и сочные, с легкостью выжимать из них весь жизненный сок, а затем с той же легкостью выбрасывать их за ненадобностью. Или просто от скуки. Но ничто из этого не способно забрать тебя в тот космос, в который ты отправляешься, когда мы просто находимся рядом. Как было правдой, что ты не спал, когда пришло сообщение. Ты “доедал” остатки измочаленного тела, а затем долго изучал в зеркале ванны проваленными глазами свой уставший изможденный вид, не решаясь спуститься. Ведь все это время ты неимоверно тосковал по этому “космосу” и одновременно боялся его. Боялся вдруг потерять, боялся разрушить. И это не лишено логики, – сломать ты можешь кого угодно и что угодно. Сломать любой сильный дурак может, а вот починить… починить, – только мастер.
“Ты мастерски выпроводил гостью и все же спустился. И не потому, что нашел в себе достаточно смелости. Нет. Просто сигареты закончились. А ты, когда нервничаешь, всегда много куришь”.
Вот и вся правда.
Я прикрыла глаза и чуть повернула голову, прижимаясь щекой к его руке.
– Ты спишь? – неловко спросил он.
– Почти, – промурлыкала я в ответ. – Я в космосе. Догоняй.
– Я в этом ни черта не смыслю, – буркнул он.
– И не надо смыслить. Здесь мыслей вообще не надо, – снова заулыбалась я.
–
– Ты почувствуй. Закрой глаза и почувствуй. “И Моцарт в шуме ветра, и Дебюсси в шуршание крон…”
– Бред, – небрежно буркнул он. – Пустая трата времени.
– В жизни нет пустой траты. В ней нет пустоты. Жизнь либо есть, либо нет. И если она есть, то пустоты в ней нет по определению, – я снова повернула голову и открыла глаза. – Пустота есть в нас самих. Она-то и вызывает это ощущение «впустую потраченного времени», когда вдруг выдается пауза среди череды «жизненно важных дел». Гулким эхом. Импульсом в висках. Сухостью на языке. Вакуумом пространства. Паническими атаками…
– У меня нет панических атак, – резко прервал он. – Я атакую первым.
– И заполняешь пустоту людьми, которых пользуешь, – продолжила я в том же тоне и чуть удобнее переложила голову.
– Могу себе это позволить! – с натиском выдал он и, я буквально физически ощутила его нарастающую внутреннюю нервозность.
“Крошится”, – думала я, прищуриваясь от бликующего на воде солнца. “Крошится – да, но не разрушается. Такого не разрушить”.
– Я, вот, одного не могу понять, – начала я размышления вслух. – У тебя же есть дочь. Сколько ей? Почти двадцать? Или около того. Совсем взрослая уже. И красивая. Ты не боишься, что с ней обойдутся так же?
– А, ведь, скорее всего так и обойдутся, – продолжала я, не дожидаясь ответа. – Влюбится дочь до беспамятства в какого-то нищеброда, уедет за своим счастьем с ним в какую-нибудь дыру… Он будет прикладываться к бутылке, к ее милому личику время от времени, – в порывах неважного настроения. И подсадит на наркоту…
Я прервалась, сглатывая расщепленную порцию яда. На кончике языка уже ждали своей очереди еще пара ярких и прозаичных картинок, но я все же остановилась… и судя по его реакции, – вовремя. Он резким движением выпрямился, буквально скидывая меня со своей руки.