Небо остается нашим

Чечнева Марина Павловна

Какая неосторожность! Нужно моментально исправить ошибку, иначе врежемся в землю. Выравниваю машину и веду ее только по приборам. Розанова то и дело командует: «Влево! Вправо!» Но вырваться из перекрестия лучей не удается. А снаряды рвутся все ближе. В свете лучей [63] прожекторов мельком замечаю в плоскостях несколько больших рваных дыр от осколков.

–  Держи скорость! Скорость!
– кричит Лариса.
– Еще вправо! Быстрее маневрируй!

Действую автоматически. В груди ни волнения, ни страха. От напряжения стиснула зубы так, что стало больно. У меня нет ни малейшей возможности следить за обстановкой: все внимание приковано к приборам и командам штурмана, которые, не переставая, звучат в переговорном аппарате. Ревет мотор. Сквозь его рокот я, кажется, слышу, как остервенело бьют внизу зенитки.

Кругом мрак, а в центре его, в перекрестии прожекторной вилки, мечется наш маленький У-2. Долго так продолжаться не может. Прошло минут пять, как намертво схватили нас в свои объятия прожекторные лучи. Любой ценой надо вырваться из этого ада. Даю ручку от себя, затем бросаю машину в крутой вираж и вдруг - словно проваливаюсь в темную бездонную пропасть. Перед глазами плывут радужные круги.

–  Молодец, Маринка!
– слышу возбужденный голос Розановой.

–  Это ты, Леся, молодец!
– отвечаю штурману эскадрильи.

Обратный путь был нелегок. Израненный самолет плохо слушался рулей. В довершение всего испортилась погода, резко ухудшилась видимость, а до аэродрома еще далеко. Дотянем ли? Я смотрю на приборы. Пока все идет хорошо. Горючего в баках достаточно, мотор работает нормально.

–  Все в порядке, - подбадривает меня Лариса, - идем как по струнке.

Я усмехаюсь, но молчу. Лариса не хуже меня видит, в каком состоянии самолет. Как же я благодарна ей за поддержку! Хорошо, когда с тобой верный товарищ и друг. Тогда невозможное становится возможным, прибавляется сил и уверенности. Вот наконец и аэродром.

Перед третьим разворотом мигаю бортовыми огнями, запрашивая разрешение на посадку. Внизу включаются фонари «летучая мышь», обозначающие посадочный знак. Они все ближе. Лицо обдает ночной сыростью, дробно стучат по земле колеса. Заруливаю на заправочную линию, выключаю мотор и минуты две, не шевелясь, сижу в кабине. От огромного напряжения нет сил даже двинуть [64] пальцем. Наконец прихожу в себя, выбираюсь из кабины. Обнимаю Ларису, и мы молча идем на КП. Нас уже ждут.

–  Товарищ командир полка, - докладываю Бершанской, - боевое задание выполнено!

Евдокия Давыдовна по-матерински обняла нас и расцеловала.

–  Поздравляю с боевым крещением.

На разборе командование полка отметило успешную работу экипажей и поздравило нас с хорошими результатами.

–  Служим Советскому Союзу!
– прозвучал в ответ хор голосов.

* * *

Мы с Ольгой Клюевой ходили мрачные: наша машина все еще была в ремонте.

–  Как дела?
– то и дело приставали мы к технику Кате Титовой.
– Скоро закончишь?

–  Ой, девчата, - отмахивалась она перепачканными в масле руками.
– Не мешайте! Идите лучше отдыхать!

–  Мы не в санаторий приехали… Скажи лучше, может, тебе помочь?

–  Ничего не надо, только отстаньте, пожалуйста!
– незлобиво просила Титова.

Пожалуй, нам действительно лучше было уйти. Мы хорошо понимали, что напрасно надоедаем ей. Катя Титова была замечательным техником. Перед войной она окончила Харьковское техническое училище и прекрасно разбиралась в самолетах. Худенькая, живая, красивая, никогда не унывающая, она была нам с Ольгой верным другом и товарищем. Да и не только нам. Часто, закончив свои дела, она тут же бралась помогать техникам других звеньев, и не потому, что ее просили об этом. Просто такой уж был у нее беспокойный характер. Катя не могла сидеть сложа руки, когда товарищи были загружены по горло и нуждались в помощи.

Катя любила стихи. Мы нередко замечали, как она. шепчет их за работой. Подойдешь бывало:

–  Ты о чем?

Она посмотрит отсутствующим взглядом, вздохнет и признается:

–  О стихах… Замечательные стихи. Вот бы мне такие писать… Да вы, наверное, и не читали их. [65]

–  Где там! Конечно не читали. Мы ведь неграмотные, - шутила Ольга.

* * *

На отремонтированном самолете мы поднялись в воздух в ночь на 20

июля. Курс - на знакомую крупную железнодорожную станцию Покровское. Здесь противник сосредоточил много техники и живой силы, укрепил подступы к станции, а свою ПВО приспособил для борьбы с нашей тяжелой авиацией. Против У-2 такая система не могла быть эффективной, и именно поэтому командование нацелило на Покровское наш полк. Не зная в первое время ни типа самолетов, ни нашей тактики, гитлеровцы никак не могли понять причину малой эффективности своего огня. Но даже при таких условиях приходилось быть осторожными. Поэтому мы действовали так. Перед станцией набирали высоту несколько большую, чем нужно было для бомбометания, а к цели подходили с приглушенными моторами, чтобы раньше времени не обнаружить себя. В полете непрерывно, отклоняясь то вправо, то влево, меняли высоту. Расчет наш строился на внезапности. И этого мы достигали. Враг не мог предугадать, когда на него обрушатся бомбы.

Ночные полеты здорово выматывали нас. Мы все похудели, но зато с каждым вылетом росли мастерство, выдержка, воля.

Экипажи нашего полка наносили бомбовые удары ночью по войскам и технике противника в районе Матвеева Кургана, по переправам гитлеровцев через реки Миус, Северный Донец, Дон, а также по дорогам, по которым немецкие войска наступали в Сальских степях и в районе Ставрополя. Лето сорок второго года на Южном фронте отличалось особенно ожесточенными боями. Враг бешено рвался к Сталинграду и на Кавказ. Наши войска отходили, ведя кровопролитные бои, цепляясь за каждый рубеж, за каждую высоту. В этих условиях линия фронта непрерывно менялась, все труднее было определять передний край, труднее ориентироваться с воздуха, чтобы случайно не ударить по своим наземным частям. А полку давались все более ответственные задания, требовавшие огромного морального и физического напряжения от каждого летчика, штурмана, техника, вооруженца, политработника, работника штаба. [66]

Полк отходил вместе с нашими войсками, помогая наземным частям Южного фронта задерживать неприятеля. О напряжении боев можно судить по выдержкам из боевых донесений, сохранившихся в архивах. С волнением прочитала я совсем недавно такой документ:

С момента начала боевой работы полк уничтожал мотомехчасти и живую силу противника, сооружения и укрепления, склады с боеприпасами и горючим, железнодорожные станции и эшелоны, переправы по реке Дон, в районах станции Успенская и населенных пунктов Мариенгейм, Калиново, Покровское, Александровка, Ново-Бахмутский; сооружения и укрепления на высоте 115, переправы на реке Дон в районах Константиновский, Раздорской, Багаевки.

11 июля 1942 года при бомбардировке железнодорожного эшелона на станции Успенская было разбито несколько вагонов, в результате чего возникли сильные взрывы и пожары. В ту же ночь на высоте 115 прямым попаданием бомб был взорван склад с боеприпасами. В ночь на 25 июля 1942 года, три раза вылетая всем составом, полк разрушил переправу через реку Дон в районе Константиновской, 26 июля в течение ночи произведено 47 самолето-вылетов по уничтожению скоплений мотомехчастей и живой силы противника у переправ через реку Дон в районах Багаевки, Раздорской. 27 июля 1942 года в течение ночи произведено три успешных вылета всем полком по уничтожению переправы через реку Дон в районе Раздорской. В результате бомбардировки переправа была разрушена и нанесен большой урон технике и живой силе противника, переправлявшегося на лодках и плотах.

* * *

Спать нам удавалось только урывками, прямо под замаскированными самолетами. Часто бывали перебои с питанием и продовольствием. Но жители делились с летчицами последними крохами.

А работы все прибавлялось. Кроме обычных полетов на бомбометание приходилось выполнять дневные разведывательные полеты, доставлявшие нам куда больше хлопот и переживаний, чем ночные. Ночью имеешь дело только с зенитчиками, но им тоже трудно вести в темноте прицельный огонь. Днем же кроме зенитчиков приходилось [67] остерегаться еще истребителей, против которых у нас не было никакого оружия.