Небо остается...
Шрифт:
Сейчас, после нового закона, получение развода затруднялось такой мотив, как «не сошлись характерами», вряд ли сочтут достаточным. А ей надо было из этой процедуры во что бы то ни стало выйти не только победительницей, но и абсолютно правой стороной, достойной сочувствия. Михаил настаивал на скорейшем ее переезде в Москву, готов был удочерить Юленьку. На суде надо было действовать самым решительным образом.
Полная, розовощекая девушка, похожая на школьницу, пригласила Васильцовых в зал.
Собственно, это была скорее
На скамьях стали рассаживаться какие-то незнакомые люди: остроносая женщина с кошелкой, старик весьма запенсионного возраста, в очках с залепленной пластилином дужкой.
Максим недоумевал: кто эти люди? Зачем пришли сюда? Наконец понял — любители бесплатных спектаклей. Лучше молчать, как бы дело ни обернулось, не выворачивать душу перед чужими соглядатаями.
По бокам судьи — мужчины с проседью в коротких, толстых усах — сидят заседатели: молодой, рабочего вида парень и женщина с добрым, круглым лицом. «Наверно, преподает в младших классах», — подумал Васильцов. По его наблюдениям, общение с маленькими детьми накладывает отпечаток материнства на облик учительниц.
Сначала судья, с отеческими интонациями, призвал Васильцовых подумать как следует, так ли необходимо разрушать семью? Может быть, они торопятся с подобным решением, недостаточно серьезно относятся к нему?
И тогда Дора вскочила и, распаленная волнением, страстно заговорила:
— Нет, товарищ судья! Я все хорошо обдумала, и у меня нет другого выхода. Девчонкой грубо ошиблась я в этом человеке, — она мотнула головой в сторону Максима, — он оказался плохим отцом и, поверьте, — Дора стыдливо потупилась, — несостоятельным мужем…
Парень посмотрел на нее насмешливо, а на Максима сочувственно, мол, знаем мы таких бабочек, встречали, не иначе, надумала за другого выскочить. Судья внимал с замкнутым выражением лица, на котором ничего нельзя было прочесть.
— Но что много важнее, — продолжала Дора, и в глазах ее засветился огонь праведного возмущения, — я недавно узнала, что Васильцов обманывал меня, как и своих товарищей. — Она судорожно вдохнула воздух, щеки ее алели, завитки темных волос змеились возле ушей. — Он скрыл свое гнусное дезертирство во время войны, и его справедливо исключили из партии, аспирантуры…
На глаза парня набежала тучка: «Да неужто это правда?»
— Я, комсомолка, дочь боевого офицера, не могу унижать себя жизнью с прислужником полицаев, с которыми он пил водку… У меня к нему нет никакого доверия!
Дора покосилась в сторону матери, и та, словно подавая одобрительный сигнал, приподняла насурмленную бровь.
— Если вы хотите удостовериться, что это за человек, — пришпоривая себя, высоким голосом воскликнула Дора, — то вот, я взяла в партбюро выписку из протокола.
Она протянула судье бумагу, и тот, пробежав ее, зачитал вслух. При этом лицо
— Надо ли вызывать свидетелей из института? — поворачиваясь то к одному, то к другому заседателю, спросил судья.
— Думаю, в этом нет необходимости, — ответила учительница.
— Вам слово, — обратился судья к Васильцову.
Ему хотелось сказать Доре: «Что же ты делаешь с собой?» Но пересохло горло, спеклись губы.
— Я ничего не имею против развода, — только и ответил он.
Суд доконал Максима. Возвратилось заикание, наступила прежде неведомая бессонница.
…Дня через два после этого Васильцов шел по Пушкинской улице, просто так, никуда. Мысль все время возвращалась к испытанному на суде позору. Как, вероятно, неуважительно думали люди о нем, очерненном, униженном Дорой. Зачем она все так опошлила и растоптала?
Вдруг он задохнулся от острой боли в груди. Боясь двинуться, опустился на крыльцо какого-то дома. Над ним склонилась пожилая женщина:
— Вам плохо?
Держась за сердце — казалось, еще немного, и оно разорвется, — Максим выдавил:
— Да…
Вызвали скорую помощь, и Васильцов попал в областной госпиталь инвалидов к… Шехерезаде.
— Что-то зачастили к нам, старший лейтенант. Нехорошо! — желая веселым тоном подбодрить Васильцова, сказала она. — А где мой автограф?
Когда-то Аветисян говорил: «Плохой погоды не бывает». Но погода действительно была плохой. Зима выдалась гнилой — без мороза, снега, зимних радостей — сплошная слякоть. Болели раны, и Максим «разваливался на куски».
В госпитале обступили все те же муки, да теперь еще преследовали безрадостные мысли.
Вероятно, он действительно не подходил Доре. Но как смириться с потерей Юлечки? А собственно, почему потерей? Они будут часто встречаться. Жаль, что так и не увидел повзрослевшую Лилю. Как возмутительно вел себя тогда в госпитале. А ведь с ней связана лучшая полоса его жизни. Она не ответил на извинительное письмо и правильно сделала.
Васильцов снова, в какой уже раз, вспомнил Лилю в классе и как прощался с ней после дней в ополчении, преданный взгляд ее зеленоватых глаз, быструю походку, ее письма… И последнее нелепое, свидание. Так обидеть человека!.. Счастливцем будет ее муж… Но почему он об этом?
Неожиданно в госпитальной столовой Максим повстречался со своим связным Володей Черкашиным, который в Мелитополе тащил его на себе. Парень стал широкоплечим, возмужал. Кинулся к нему:
— Товарищ старший лейтенант! Узнаете?
Оказывается, Володя заканчивает политехнический институт в Новочеркасске. Попал в госпиталь: вместо левой руки у Володи манжет с искусственными пальцами.
— Сын у меня — Максим, — радостно сообщил Черкашин. — Да, вот чудо! Недавно нашел меня орден Отечественной войны… За Мелитополь…