Небо в огне
Шрифт:
— От винто-ов!
— Есть от винтов!
Аэродром ожил грохотом моторов, оранжевыми вспышками выхлопов. Тут и там замигали на крыльях и хвостах самолетов зеленые, желтые, красные огоньки. Заревели двигатели. От великого шума сотрясалось в груди, и сами собой раздувались ноздри. Сила! И он, Корольков, не принимает в этом участия! До чего же досадно, хоть плачь…
Кто-то, взяв рукой за плечо, оказал в самое ухо:
— Ну что, Витюнчик, поехали домой?
Корольков обернулся разъяренно и в зареве выхлопа
Схватил за плечи, спросил возбужденно:
— А ты? Ты что, не летишь?!
— Нет, не лечу. Нездоровится что-то.
Самолет зашумел моторами, порулил. Снизу из глушителей с громкими хлопками полетели лоскутки оранжевого пламени. Зеленая лампочка на правом крыле, качаясь, двинулась в темноту.
Корольков толкнул Астахова:
— Иди, я сейчас, — и крикнул бешено: — Серов?!
— Ну, тут я. Чего кричишь? — голос у штурмана деланно спокойный. Нащупал руку, сжал заговорщицки. — Понял, товарищ командир, идти на "тридцатку"!
И ничуть он не понял, этот Серов! Совсем не то хотел сказать Корольков. Совсем не то. Просто досадно было, что он еще "молодой", и что его зовут "Витюнчиком", и что… Конечно, Корольков тоже думал об этом: воспользоваться случаем, взять самолет Астахова и слетать! И доказать! Да, да, доказать! И потом, ведь это же не для себя! Для общего дела!
— Да, да, конечно, идти…
Эти слова вырвались сами собой. Серов сказал с ноткой почтения в голосе:
— Молодец, командир, правильно! А за последствия не бойся — победителей не судят. Кирилюк, Петросян, за мной!
Петросян, склонившись, шепнул Кирилюку:
— Наконец-то решился. Я нарочно ему рассказал про Астахова. Побежали!
Самолеты рулили на старт. В темноте видны были только медленно плывущие, славно в хороводе, бортовые огоньки. Изредка тут и там нетерпеливо пофыркивали моторы, и тогда огоньки, подпрыгивая и обгоняя других, устремлялись вперед, туда, где призывно мигал зеленый фонарик руководителя полетами.
Летчики торопились скорее взлететь. Знали, на малых оборотах забрызгиваются маслом свечи, и тогда на взлете моторы теряют мощность. Чем скорее взлетишь, тем лучше. Скорей! Скорей!
Корольков и его экипаж бежали изо всех сил. Было очень неудобно бежать в унтах и меховых комбинезонах. Под ноги то и дело попадалось разбросанное и еще не убранное авиационное имущество: баллоны сжатого воздуха, тормозные колодки, чехлы.
Споткнувшись один раз о привязь якорной стоянки, Корольков упал, покатился по земле. Поднимаясь, увидел: идут трое, курят. Догадался — экипаж. Прислонился к капониру, пропустил. Совсем рядом прошли, не заметили. Один сказал громко, ломающимся баском:
— Тьфу ты, память чертова! Совсем забыл. Надо бы технику напомнить исправить замок на башне. Не держит. Я его проволокой закрутил.
— Это ты зря, — возразил
Прошли, шурша унтами по траве. И тут, словно из-под земли, снова три тени. Бегут, дышат запаленно.
Корольков окликнул:
— Серов?!
— Да, товарищ командир!
— Не отставайте!
И снова побежал. Дорогу преградило поваленное дерево. Обогнул его и сразу увидел едва различимый на фоне леса силуэт бомбардировщика. Ткнувшись с ходу в чью-то пахнущую маслом прорезиненную куртку, догадался: "Техник!" Тяжело дыша, спросил:
— "Тридцатка"?
Техник, высокий, сутулый, удивленно обернулся:
— Так точно — "тридцатка", а что?
— Командир приказал… Быстро! Я полечу… Готовьте самолет!
Слова прозвучали естественно. Техник сам слышал: комэска, выруливая, крикнул инженеру: "Тридцатку" держать наготове! Командир полка пришлет запасной экипаж!.." Значит, это и есть запасной экипаж.
Воздух дрожал от рокота моторов. Самолеты, разбегаясь, один за другим тяжело поднимались в воздух. Их огоньки, померцав в темноте, скрывались за соснами.
Вот взлетает опытный летчик — ас: оторвал самолет и, набирая скорость, долго держал его над землей, а потом — вверх сильно и уверенно!
Корольков проводил его завистливым взглядом, и когда увидел подбежавший экипаж, поторопил командой:
— По местам!
Техник, наклонившись, прокричал Королькову в самое ухо привычный доклад:
— Товарищ командир! Моторы опробованы, самолет к полету готов! Горючего в баках две тысячи литров, бомбовая загрузка тысяча пятьсот!
— Хорошо, — оказал Корольков " покосился на две черные туши, висевшие под брюхом самолета.
"Тысяча пятьсот! Вообще-то многовато для первого раза…"
Парашют лежал на сиденье. Путаясь в лямках, младший лейтенант надел его, застегнул карабины. Было жарко. По спине, между лопаток струйками стекал пот. И, наверное, от этого, на душе у Королькова было как-то неспокойно. Или, может, все-таки от угрызения совести?
Все четыре года, пока он учился на летчика, его приучали к суровому закону дисциплины. Он знал — нарушение ее ведет к расплате. В лучшем случае накажет командир, в худшем — жизнь. Накажет сурово, жестоко, неумолимо.
Усаживаясь в кресло. Корольков вдохнул привычный запах самолета, окинул взглядом многочисленные светящиеся приборы и вдруг почувствовал, что он уже не в силах изменить решение. Конечно, он полетит! Все будет хорошо, и… победителей не судят!
Включил шлемофон, приготовил моторы к запуску. Стал спокоен. Совершенно спокоен. Или, может быть, ему только так казалось?
— От винто-ов!
С земли ответили привычно:
— Есть от винтов!
Торопливо опробовал моторы. Все в порядке, хорошо! Перегнулся через борт, скомандовал: