Небо в огне
Шрифт:
Мне определенно нравился этот паренек. Конечно, он рвался на фронт, и ему хотелось скорее пройти курс учебы, но самолет нужно было как-то сдать по начальству, а не так, кто перехватит.
Я оглянулся. Да, действительно, двое бегут из последних сил и отчаянно машут руками.
Подошел заинтересованный Евсеев, вылез Заяц из своей "норы", растерянно сдвинул шапку на затылок Кравцов, а паренек просяще заглядывал мне в глаза и все твердил:
— Ну все равно ведь, а? Ну все равно!..
И мне снова представился его жест, как он гладил
А двое уже подбегали, и надо было на что-то решиться. И я сказал торопливо:
— Ладно, успокойся, — пусть будет по-твоему. Что надо делать?
Алексеев даже застонал от счастья:
— О-о-о, товарищ командир! Скажите им только, что самолет уже сдан, а я мигом инженера приведу! — И убежал.
Двое приблизились, запыхавшись: старший техник-лейтенант, среднего роста крепыш с угловатым самонадеянным лицом, и высокий, как жердь, моторист.
Техник, глаза по ложке, подлетел ко мне:
— Вы летчик? Переруливайте в третью эскадрилью!
Я опешил, и меня уже задело: не поприветствовал, как полагается, и сразу же приказывать! Подожди, голубчик, я сейчас тебя отчищу! И, встав по стойке "смирно", вежливо ему откозырнул:
— Здравствуйте, товарищ старший техник-лейтенант! Это во-первых…
Техник смутился, но не очень. Небрежно мне козырнув, он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его опередил:
— Помолчите! Это во-вторых. В-третьих, почему вы со мной в таком тоне разговариваете? И в четвертых, вы опоздали, — самолет уже сдан. До свидания!
Я опять козырнул и отвернулся.
Евсеев въедливо захихикал и, чтобы окончательно добить самонадеянного техника, небрежно сдвинул "молнию" на своем комбинезоне, будто ему жарко стало. Показался краешек петличек со "шпалой", тускло блеснул орден Ленина.
И техник ретировался.
Пришел Алексеев с инженером эскадрильи, высоким здоровяком, похожим на медведя, и с добродушным лицом, исковырянным оспой. Не глядя на самолет, он тут же подписал приемо-сдаточные акты.
— Чего уж тут, — сказал он. — Лётом же пришли. А нам — хоть на палке летай — не хватает машин.
И как все порой складывается странно! Как иногда заведомое действие, происходящее наперекор установленным порядкам и традициям и здравому смыслу, направляет ход событий по другому руслу. И тогда люди удивляются происшедшему, говорят: "Вот, если бы не было того, то было бы это!".
Так получилось и на этот раз: не встреть меня Алексеев, дело несомненно приняло бы совсем другой оборот.
В тот день нам уехать не удалось: вдруг что-то плохо стало Кравцову, видимо, отравился чем-то, и его отвезли в изолятор. Нас троих поместили тут же на аэродроме, в комнате для приезжих. Ничего вообще-то, но только очень шумно. Начались учебные полеты. Аэродром расцветился
Чернильная ночь разливалась вокруг, и лампочки ночного старта лишь сгущали темноту, и в ней, в этой темноте-, в издревле непонятной, заселенной злыми духами и всякими темными силами, что-то рычало, стучало, и разноцветные огоньки сновали в разных направлениях. Смотреть на это со стороны мне почему-то всегда было не очень приятно: возникало какое-то чувство беспокойства и безотчетного страха. Но стоило лишь самому сесть в самолет, вдохнуть в себя дыхание моторов, ощутить вибрацию крыльев, увидеть вздрагивающие стрелки многочисленных приборов, поставить ноги на педали да взяться за штурвал, как ты уже органически сливаешься с машиной, и какие там уж страхи, когда сердце твое рвется в воздух и ноздри трепещут, и пальцы левой руки нетерпеливо сжимают рукоятки секторов управления двигателями, чтобы выжать из них своей волей две тысячи двести лошадиных сил!
Все это мне было близко и понятно, и, постояв с минуту, я уже вжился в эту родную мне симфонию звуков и в калейдоскоп огней. И уже привычным ухом ловил иногда фальшивые нотки в работе какого-то мотора.
К служебному зданию подъехала полуторка. Хлопнула дверца, и в полосу света, падающего из окон, вошел человек, в котором я сразу же узнал инженера, принявшего наш самолет. Увидев нас, инженер подошел и попросил у Евсеева "огонька". Прикуривая, сказал:
— Сейчас Алексеев самостоятельно полетит. На вашем самолете. — И прислушавшись, добавил: — Да вот он, взлетает!
Я насторожился:
— На нашем? Так быстро?
— Да. А что же? — удивился инженер. — Вы же на нем прилетели!
— Да, конечно, но… — пробормотал я, обеспокоенный мыслью: а успел ли Кравцов предупредить, что мы заменили цилиндр и поршень левого мотора?
И тут меня словно дубинкой огрели: да не наш ли это мотор барахлит?!
Самолет был уже в конце разбега, почти на отрыве, и вдруг от него посыпались искры и через мгновение до нас долетели характерные звуки барахлящего двигателя.
Сердце мое куда-то провалилось. В долю секунды я оценил ситуацию: взлетать нельзя! И не взлетать нельзя! Аэродром кончался, а тут уже стояли служебные помещения, корпуса общежитии… Надо было взлетать почти на одном… Но для этого была нужна чудовищная выдержка и высший класс в технике пилотирования, а за штурвалом сидит курсант… мальчишка…
Бомбардировщик, рассыпая искры, грохочущий и страшный, мчался в черной ночи прямо на нас. Я оцепенел. И не оттого, что был почти уверен в том, что нам, здесь стоящим, грозила верная смерть, а оттого, что вина в этом, в какой-то степени, была моя…