Небо в подарок
Шрифт:
– Тебе неприятно?
– мгновенно отдернула ладонь.
– Совсем наоборот, - хрипло отозвался он, - даже слишком приятно...
От вибрирующих ноток в его голосе и едва заметной дрожи сильных рук стало горячо и сладко. Вот оно, значит, как... Я, может, с практикой и не знакома, но телевизор смотрю и книжки читаю.
– А так?
– прошептала почти неслышно от осознания собственной наглости и прижалась губами к горлу своего счастья.
Дальше как-то само собой получилось...
Губы медленно скользнули по волнующе мягким, чуть шершавым чешуйкам и
Лагортианин, застывший каменной статуей, дышит часто и тяжело, а я глажу его плечи, целуя, куда могу дотянуться и... растекаюсь от горячего удовольствия. Как удивительно приятно прикасаться к тому, кого любишь!
Ощущение, будто мерцающий звездный свет обволакивает, растекаясь по коже... Впитывается, собираясь в животе, щекочет губы и кончики пальцев...
– Торадин...
– выдохнула, сглотнув, и лишь титаническим усилием волн прекратила это безобразие. Самое сказочное безобразие, какого и представить себе не могла никогда.
– Да, любимая?
– с трудом отозвался он и осторожно провел широкими ладонями вдоль моих дрожащих рук.
– Повтори!
– едва не задохнувшись от нахлынувших эмоций, пошатнулась.
– Что повторить?
– удержав, простонал хрипло.
– Ты сказал «любимая»?
Чуть наклонив голову, лагортианин ласково улыбнулся, правильно оценив жадный вопрошающий взгляд:
– Катя, ты самая любимая во всех галактиках и мирах, -обхватив талию и поднимая до уровня своего лица.
– Любимая... у меня нет таких слов, чтобы сказать об этом...
– Тогда.
– увидев в мерцающих зеленых глазах много больше, чем хотела.
– Просто поцелуй меня, и ну их... слова эти.
Когда, спустя Бог знает сколько минут, мы все-таки добрались до комнаты, я все еще дрожала от обжигающе-плавного огня того прикосновения и все думала, что же будет потом, если от одного поцелуя дар речи пропал напрочь?
А вообще Торадину нужно памятник ставить за то, что сумел сдержаться и не зайти дальше. Я бы уже не сопротивлялась, но потом было бы стыдно. Коридор-то общий и... Неприлично совсем. А если бы кто увидел? И все равно, двери собственной спальни манили так... Ох... Если бы не озабоченный анализами док!
– О чем так тяжко вздыхаешь?
– С улыбкой поинтересовался капитан, опуская меня на диван в малой гостиной.
– Если скажу, сгорю от стыда.
– буркнула под нос, краснея и безуспешно пытаясь отвести взгляд от вожделенной двери.
Но он расслышал и даже взгляд заметил. Сглотнул. Опустился на колени и взял за руки:
– Катя...
– Я в душ, - вскочила, опасаясь окончательно опозориться, если он сейчас чего-нибудь спросит, а я вместо ответа кинусь ему на шею. Нет уж!
Угу... Для того, чтоб вскочить ума хватило, а вот чтоб вспомнить во что одета, вернее, раздета.
– уже нет. Покрываю, держащееся на одном честном слове и корявом узле на плече, осталось лежать на диване, а я... окаменела, завороженно рассматривая расширенные зрачки мужчины и выступившие на его лбу крохотные бисеринки
Но тут в соседней комнате раздались голоса и я. пискнув, сиганула через диванную спинку. Уже дошло, чего Торадина так переклинило. От сорочки-то одно название осталось, а когда покрывало упало, стала видна грудь. Причем, полностью видна... Вся.
И вот если реакция капитана была уместна и даже в какой-то степени приятна, хоть и окрасила мои собственные уши в алый цвет, то демонстрировать недостаток одежды остальным, мягко говоря, не хотелось.
Захлопнув за собой дверь, сползла по ней на пол и почему-то рассмеялась. Может, Лайен заразный? Что смешного было во фразе дока, которую удалось разобрать на бегу: «А если Каюк - наше спасение»?
Мало того, что глупость, так еще и обещающая кровопотерю! И все же мне хотелось смеяться. И не только: смеяться, петь, танцевать, тихо улыбаться или кричать в голос о том, как невообразимо счастлива...
Конечно, кричать я не стала. Просто встала, разделась и пошла мыться. Приняла душ. вытерлась насухо и оделась. К счастью, «Капля» предоставила тонкую синюю водолазку, брюки и белые носки еще до того, как я о них подумала.
Правильно. С сорочками мне сильно не везет, да и док чирикает за дверью. От его восторженных восклицаний уже в ушах звенит. Нужно будет потом что-нибудь со звукоизоляцией придумать. Стенки потолще сделать, например.
– О! Это невозможно! Необъяснимо! Антинаучно!
– в откровенно безумной эйфории взвизгивал толстячок, подпрыгивая около высоченного лагортианина, когда я решилась-таки вернуться на свое место.
На столе стояла корзинка с поклонами. Около нее висела знакомая синяя сфера, а капитан стоически терпел манипуляции целителя. Морщился, правда, но терпел.
Медик извлекал из сферы одну за другой непонятные штуковины. Прикладывал их то к спине, то к рукам, то к шее жертвы исследований, а потом запихивал обратно в синий шар.
При всей суетливости и видимой неадекватности, метания целителя все же имели некоторую закономерность. После каждого «доставания» или ощупывания Торадина, толстячок делал запись на прозрачном плоском экране, развернутом прямо в воздухе.
Сам экран был почти невидимым, а вот буковки темно-зелеными и... знакомыми? Присмотревшись, осознала: хоть и не понимаю смысла большинства терминов, в целом фразы незнакомого языка читаю, как будто они по-русски написаны. Любопытно...
– А почему я на вашем языке читаю?
– спросила, присаживаясь на узкий диванчик.
– Так ты и говоришь на всеобщем.
– отмахнулся Док.
– Ускоренная программа обучения. Активирована, когда шло лечение в стацкамере.
Мдямс... А я даже не заметила. Выходит, думала на родном, а говорила на чужом языке? Вот идиотка. Такого не заметить, надо совсем невменяемой быть... Хотя в этом дурдоме успокоиться и придти в себя и времени-то не было. Шок за шоком...
То вернувшаяся способность ходить, то Небо в обзорном окне, то осознание человекообразности пришельцев, то... Да чего уж! Сплошной каюк епть, если в двух словах. Кстати, о словах...