Небо войны
Шрифт:
— Как погиб Овчинников? — спросил я у Атрашкевича.
— Прямо у нас на глазах, его самолет упал на аэродром.
— Подожгли?
— Да, подстерегли его на плавных виражах. Начал крутить заученную карусель, а к нему пристроились два «мессера» и расстреляли.
С нами поравнялась санитарная машина. Летчик Овсянкин высунул из-за дверцы забинтованную голову и весело крикнул:
— Привет доблестному тылу!
«Значит, с ним все в порядке, — подумал я. — А насчет „тыла“ мы ему кое-что разъясним».
— Что-то не видно Миронова, — тревожась,
— Летел вместе с нами. Разве еще не пришел?
Прислушались — тишина.
От КП летчики звали на ужин.
Забрались в кузов, встали, держась друг за друга. Шла война, но все было, как и вчера, — полуторка, плечо друга, мирный ужин.
Атрашкевич, посматривая на меня, стоявшего в стороне, крикнул:
— Залезай! Едем!
— Подожду. Может, прилетит Миронов.
Машина уехала.
Небо что-то таило в своем молчании.
2. Первые испытания
Чуть забрезжило — полуторка везет нас на аэродром.
Все полусонные, скованные молчанием. Мысли одолевают дремоту и усталость, воскрешают тяжелые впечатления вчерашнего дня, тянутся к тому, что будет сегодня.
Кто-то пересказывает, что слышал по радио о положении на фронтах. Где-то севернее нашего участка спешно подтянутые части Красной Армии отбросили противника на его исходные рубежи. Если бы это было у нас! Возвратить бы в строй аэродром в Бельцах…
Полуторка подвозит каждого прямо к самолету. Спрыгнув на землю, вижу — в кабине МИГа возится техник Вахненко. Воздух оглашается ревом мотора, а затем небо прошивает нитка трассирующих пуль. В мирное время так пристреливать оружие запрещалось.
Выскочив из кабины, техник докладывает, что самолет к полету готов. Вахненко прибыл сюда намного раньше меня, хотя вчера, когда все уезжали на отдых, он еще оставался на аэродроме. Техник кивает глазами на чехол, расстеленный под крылом, и говорит:
— Подремлите немного, товарищ командир.
Прилечь я отказываюсь. Слова «товарищ командир» сразу напомнили мне о том, что я замкомэска и на мне лежит ответственность за других.
Светает. Ревут моторы, потрескивают короткие пулеметные очереди. Смотрю на КП, не едет ли «эмка», а сам думаю: как отнесется командир полка ко вчерашнему случаю, доверит ли боевое задание?
Первой на дороге показалась не легковая машина, а полуторка. Издали заметны яркие косынки официанток. Везут завтрак.
…Еще не все летчики допили кофе, как командиры эскадрильи стали созывать их к себе. Мне поставлена задача: в паре с младшим лейтенантом Семеновым разведать Прут на участке Унгены — Стефанешти и узнать, нет ли там переправ.
Спрашиваю, почему со мной не летят Дьяченко или Довбня, мои постоянные ведомые. Укладывая карту в планшет, Атрашкевич тихо, чтобы не слышали другие, отвечает:
— Все-таки Семенов опытней дрался вчера. Ему немцы выдали даже удостоверение с печатью.
Лейтенант Семенов, оторвав глаза от планшета, поднимает голову, и я вижу у него на подбородке красную продолговатую царапину.
— Пулей задело, — поясняет Атрашкевич.
— Лучше бы он немца припечатал, — замечаю в ответ.
— Стрелял и Семенов. Кто его знает, может, даже удачнее, чем немец.
Взлетаем над просторной, залитой утренним солнцем степью. На высоте полторы тысячи метров выравниваю машину. Второй раз лечу на разведку и теперь знаю, что эта высота самая выгодная. Она обеспечивает хорошую видимость, возможность вести бой и маневрировать под огнем зениток.
Подходим к Пруту. С чужого берега навстречу нам потянулись трассы зенитных снарядов. Над рекой висит редкая облачность. Идем над нашей стороной. Нам и отсюда хорошо видно — пока под нами ни одной переправы.
Разворачиваемся строго на север. Голова как на шарнирах. Не опоздать бы увидеть врага.
Слева, на одной высоте с нами, замечаю трех «мессершмиттов». Чуть выше — еще двух. Пять! Нужно сразу же решать, что делать. Видит ли их Семенов? Покачиваю крыльями и доворотом машины указываю направление, где появились вражеские истребители. Семенов отвечает: вижу. Чувствую, что он ждет моего решения. Хотя мы равны перед опасностью, но я ведущий, как говорится, «товарищ командир». Вспоминается предостережение: «В бой не ввязываться! Разведка, только разведка!»
Оглядываюсь — «мессеры» догоняют. Дальше пассивно лететь нельзя. Собьют! Разворачиваюсь. Семенов идет за мной. Те двое, что над нами, тоже отходят в сторону, очевидно для атаки. Но я вижу сейчас только ведущего первой тройки. Он несется мне навстречу. Что-то лютое пробуждается во мне при виде вражеских самолетов с желтыми коками.
Изменяю угол атаки винта, даю полный газ, и мой МИГ устремляется вперед. Резкое нарастание скорости придает мне непоколебимую решимость. «Только бы Семенов не отстал!»
От стремительного сближения «мессершмитты» разрастаются на глазах. Открываем огонь почти одновременно. Огненные трассы — моя чистая, сверкающая, их красноватые, с дымком — перехлестываются над нами и исчезают в воздухе. В эти секунды стало понятно, что лобовая атака лишь завязка боя и никто из нас добровольно из него не выйдет.
Используя излюбленный прием, круто, почти вертикально веду самолет вверх. Надо набрать высоту. А мозг буравит одна и та же мысль: «Пять. Три здесь. Два выше. Семенов, где Семенов?» Лежу на спине, обзор ограниченный. Не видно не только Семенова, но и противника… Скорость падает. Переваливаю самолет на правое крыло. Об этом я подумал, как только пошел на горку. Я был уверен, что «мессершмитты» после лобовой атаки будут уходить левым боевым разворотом. Только левым. Ведь и у наших летчиков он вошел в привычку и отработан лучше. Выравниваю самолет по горизонту и вижу: немцы подо мной, за ведущим впритирку идут ведомые, а главное — все они ниже меня. Крутая горка, от которой потемнело в глазах, и неожиданный для противника разворот вправо дали мне преимущество.