Небом крещенные
Шрифт:
Там сидел за столом, листая книжечку устава, Чипиленко.
— Вот полюбуйтесь! — воскликнул дежурный о порога. — Во время киносеанса затащил в кочегарку девицу и начал ее раздевать. Позор! Если некоторым воинская честь не дорога, так мне, командиру, она дорога.
— Сейчас мы разберемся, — сказал Чипиленко, метнув на меня разящий взгляд.
Лейтенант ушел с уверенностью, что ему удалось в зародыше пресечь вопиющее нарушение порядка.
Выражение лица Чипиленко сейчас же переменилось. Старший лейтенант улыбнулся смущенно, стал ходить по комнате, заложив руки за спину. Я стоял столбом.
— На
— Он все врет! — выпалил я.
— Кто врет? Лейтенант врет? — Чипиленко остановился, посмотрел мне строго в лицо.
— Хотя бы и он.
— Поосторожней на поворотах, товарищ Зосимов. Он застал вас в кочегарке, на месте, понимаешь!..
— Ничего он не застал.
— Ладно, ладно! Не будет же дежурный выдумывать.
— Ничего не было, товарищ старший лейтенант, — твердо сказал я. — У нее гвоздь в сапоге вылез, а я его забил…
— Не будем копаться в этих самых деталях… — Чипиленко сделал рукой движение фокусника. — Но я вас должен предупредить: больше чтобы таких гвоздиков не было!
12 марта
Разговором в канцелярии дело не кончилось. Дежурный лейтенант доложил командиру эскадрильи письменным рапортом об "аморальном проступке курсанта Зосимова". В рапорте были приведены факты, обнаруженные дежурным лично, и капитан Акназов не стал дополнительно разбираться, арестовал на пять суток — и все!
Так мне пришлось познакомиться с гауптвахтой. Арестованных гоняли на тяжелые и грязные работы. Без ремней, понуро опустив головы, брели мы через двор городка, конвоируемые вооруженным солдатом — как будто нам вдруг захочется убежать. Обед нам отпускали в столовой в последнюю очередь, но зато щедро. "Для "губы", — говорил караульный, ставя на полку раздаточного окна ведерко, и повар, жалостливо покачивая головой, наливал полнехонько. "Губари" хлебали вволю, еще и караул подкармливали.
Дважды ко мне прорывался Валька Булгаков, хотя часовые его не пропускали. Принес табачку. Допытывался, за что меня посадили, я ответил: за грубость в разговоре с дежурным, а про Женю не сказал ничего.
Валяясь на арестантских нарах, я думал о Жене Селивановой. Мне представлялось, как Женя в строю девушек-мотористок идет на аэродром, и я сам почти физически чувствовал облегчение от того, что гвоздь в ее сапоге больше не колет.
Женя рассказала мне давнюю историю из своей жизни. Она училась тогда еще в седьмом классе, а в нее влюбился восьмиклассник. У него это все было серьезно. Чтобы сидеть с нею за одной партой, он стал плохо учиться, нахватал двоек и остался на второй год в восьмом. Материнские слезы и отцовский ремень не помогли. Остался он на второй год и сел за одну парту с Женей. Она была отличницей, и он сделался круглым отличником.
В эскадрилье начинают замечать, что курсант и мотористка в замасленном комбинезоне появляются вместе на аэродроме, в столовой, когда там "крутят кино". Булгаков бросает на меня свирепые взгляды и ждет, когда я ему все расскажу. А я не могу об этом говорить даже с лучшим другом.
Наступают такие времена, что за дневник, наверное, возьмусь не скоро…
V
"Весеннее
Около плаца — курилка, каре из четырех скамеек. Там сгрудились курсанты вокруг летчика-инструктора, младшего лейтенанта Горячеватого. Он сидит, покуривает, иногда начинает размахивать выставленными вперед ладонями, будто восточный танец исполняет.
В речи Ивана Горячеватого, рослого, с мужественным лицом детины, чувствуется сильный украинский акцент.
— Насколько она мне раньше нэ понаравылась, настолько она мне теперь понаравылась…
Не о девушке рассказывает младший лейтенант, нет. О машине, на которой недавно начали летать инструкторы. Ее называют УТИ-4, что значит учебно-тренировочный истребитель. Это тот же И-16, только двухместный, имеющий спаренное управление. Лобастый, с короткими крылышками самолет, стремительный и верткий, как шмель. Когда начиналась война, такие истребители разбудили однажды своим ревом небольшой рабочий поселок у Горячего ключа… Вадим вспомнил, как нёс тогда на коромысле два ведра горячей воды — для мамы…
Давно гремит война на западе, каждый день передают по радио гнетущие сводки, мирное житье всеми забыто, словно и не было его совсем…
— На посадке очень сложная машина. Чуть скорость потерял, сейчас провалится. Козел! — Горячеватый помахивает ладонью волнообразно, изображая, как будет козлить машина, то есть прыгать. — Допустим, сел нормально. Это еще не все! Надо выдержать направление на пробеге. Вертлявая она, как зараза, чуть успеваешь педалями работать. А упустили направление на пятнадцать градусов ваше присутствие в кабине не обязательно!..
Младший лейтенант таращит на слушателей страшные глаза, и все понимают, что он хотел сказать.
Почему наше присутствие в кабине не обязательно? Да потому, что машина, развернувшись на пятнадцать градусов, будет и дальше вертеться, и силы рулей уже не хватит, чтобы ее остановить. Может упасть на крыло, как подбитая птица.
Инструкторы, значит, летают на УТИ. Когда же курсантская очередь дойдет хотя бы на чем-нибудь полетать?
Вадим Зосимов решается спросить:
— А бензину пока мало, товарищ младший лейтенант?
Все примолкли в ожидании ответа. Инструктор долго свертывает цигарку, долго прикуривает от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона.
— Мало! Если бы хоть мало, а то совсем нема! — сердито бросает он.
Курсанты повесили головы. Кто-то негромко ругнулся в задних рядах.
— Но говорять, скоро пришлють, — добавляет инструктор.
Со стороны плаца доносится голос Чипиленко:
— Становись!
Курсанты идут строиться. Инструктор тоже поднимается.
Не теряйте времени, — говорит он, невесело улыбаясь. — Будете иметь хороший налетик на плацу, он вам и в воздухе пригодится.