Небом крещенные
Шрифт:
Вадим Федорович вышел из дому.
Огромный южный город наполнялся оживленным шумом раннего вечера. Январь стоял по обыкновению теплый, люди шли по улицам в нарядных одеждах, молодые парки — в одних костюмах, обернув шеи шерстяными шарфами, по-кавказски.
На электричке Вадим Федорович доехал до маленькой станции. Там его уже ждала машина. Еще десять минут пути, и он оказался на ближайшем военном аэродроме. Отсюда инспектор техники пилотирования должен лететь на дальний аэродром, где в эту ночь будет работа. Но прежде чем лететь, предстоит свидание с врачом.
Ох, эти врачи!
Только он вошел в комнату медосмотра, майор медслужбы Григорьянц наставил на него свои испытующие глаза, усиленные оптикой цейсовских очков. Ни слова не говоря, подступил с черным жгутом, как с тюремным наручником.
Медленно стравливается воздух, падает ртутный столбик, с какого-то рубежа начинает гулко стучать пульс под манжетой.
Черные брови Григорьянца полезли вверх, выгнулись подковами.
— Что такое, доктор?
— Гм…
— Что вы хмыкаете?! — сорвалось у Вадима Федоровича.
Григорьянц мог понять его раздражение и не обиделся.
— С таким давлением в воздух нельзя, Вадим Федорович. Во всяком случае, сегодня.
Опустив ресницы, Григорьянц поигрывал своим блестящим фонендоскопом. Зосимов сверлил его взглядом, но молчал. Оба понимали: сейчас вот, в этой комнате с голым столом и клеенчатой кушеткой, произнесен приговор, тот самый приговор, которого со дня на день следовало ожидать и который обжалованию не подлежит.
Без надежды на участие Зосимов все же попросил:
— Последний раз слетаю — и все, доктор, ложусь на обследование. Ну, хоть перелечу на тот аэродром, а там буду сидеть на СКП в роли наблюдателя.
— Не имею права, товарищ подполковник.
Если уж перешел Григорьянц на "подполковника", значит превратился в глыбу, в скалу — не сдвинуть его никакой силой.
За дверью медпункта Вадима Федоровича обняла прохладная ночь, улыбнулись ему разноцветные огни аэродрома, и что-то прокричал уходивший в небо истребитель. Этот знакомый, прекрасный мир летного поля становился отныне ему недоступным. Если бы Вадима Федоровича предупредили за день, за два, если бы не так внезапно, ему было бы немного легче.
Как последний глоток воздуха, нужен сегодняшний полет — ведь не попрощался человек с небом!
Он медленно брел по бетонным плитам. Ноги несли его не от самолетной стоянки, а туда, к ней, где на левом фланге боевых машин стоял инспекторский истребитель.
"Улизнуть в воздух, пока они там будут сговариваться… — Мысль шальная, запретная, удивительно, как она могла прийти в голову инспектору техники пилотирования. — В последний раз… А то ведь больше ни за что не дадут слетать, близко не подпустят к истребителю". Шаг его ускорялся. Вот и самолет — косокрылый, с выдвинутой вперед иглой.
Темная фигура техника выросла перед Зосимовым.
— Товарищ подполковник, самолет к вылету готов.
"Врач не подписал полетный лист. Ну и ладно. Кто о том знает и кто станет проверять инспектора?" Он сел в кабину. Техник помог ему пристегнуть ремни, подключить шнуры и шланги.
"Вопиющее нарушение? Строго накажут? Все может быть, на все согласен. Но без последнего полета невмоготу. Это уже не инспектор идет на безрассудный
Успел врач доложить начальству или не успел?
Руки безошибочно находили в темноте кабины нужные тумблер и рычаги.
Заработал двигатель.
— Я ноль-четвертый, прошу взлет.
Каким-то чужим показался ему собственный голос, усиленный рацией.
Долго нет ответа. Почему молчит РП, уже знают? Секунды предельного напряжения могут испепелить человека.
Наконец откликнулся руководитель полетов:
— Ноль-четвертому выруливание и взлет разрешаю.
Теперь все, что случилось на земле, забыть. Оторваться от земли! Впереди — небо, сложная работа в воздухе, требующая от летчика максимум внимания, если он даже инспектор техники пилотирования. Вадим Федорович заставил себя успокоиться. Повел машину на взлет.
Через несколько мгновений он был уже на большой высоте. Под крылом самолета простиралась темная масса земли, усыпанная кое-где огоньками. Справа, на берегу моря, лежала исполинская золотая подкова — сплошное зарево огней огромного города. Много раз пролетал Вадим Федорович над ним, днем и ночью, а только вот теперь показался он ему золотой подковой. Найти подкову, говорят, к счастью? Грустно усмехнулся Вадим Федорович этой навернувшейся мысли…
Море тоже было темным, едва-едва отличавшимся от суши. В черной пустыне моря, далеко от берега, вытянулись, змеисто извиваясь, цепочки огней. Это были эстакады морских нефтяных промыслов. Удивительная, романтическая жизнь людей — тоже неземная…
Вадим Федорович накренил машину, меняя курс полета. А все-таки неважно чувствует он себя на большой высоте: ломит в висках, и тяжело дышится. Кислород плохо поступает, что ли? Взглянул на прибор — нормально поступает.
Он не заметил, когда именно это случилось — когда звезды посыпались с неба на море? Плавало внизу множество звезд, множество созвездий, а небо вверху стало черным и безжизненным.
Галлюцинации! Этак недолго потерять пространственную ориентировку. Вадим Федорович перестал смотреть за борт, сосредоточив все внимание только на показаниях приборов. Авиагоризонт и другие приборы утверждали, что все в порядке и никакого перевернутого полета нет.
Бывали случаи, когда в ночных полетах начинали вдруг галлюцинировать молодые, крепкие пилоты, чье здоровье не вызывало и малейших сомнений. Ничего страшного. Выждав несколько минут, Вадим Федорович осторожно выглянул за борт. Звезды взлетели в небо, на свои насиженные места.
И все-таки трудно было ему в этом полете. Высота угнетала его. Связавшись по радио с диспетчером, он попросил эшелон пониже.
Сел на дальнем аэродроме и подумал, что как-то не успел в течение всего полета попрощаться с небом. И стало ясно ему, что такового не будет, сколько бы он ни удирал тайком в воздух. В последний раз они по-настоящему обнялись с небом, когда пилоту ничто не мешало летать, когда не были подрезаны крылья. А теперь уж не надышишься. Искренне пожалел Вадим Федорович о своем легкомысленном поступке: врача подвел, себе неприятность нажил — как мальчишка, ей-богу!