Небывалое бывает (Повести и рассказы)
Шрифт:
Заглянул Гришатка в дыру — ничего не видно.
— Хочешь, мы тебя враз! — вдруг предложил конопатый.
Поколебался Гришатка. Да неудобно отказываться. Где же, скажут, твое геройство.
— Хочу!
Залез он в бадью. Стали ребята его спускать. Раскручивается веревка, что намотана на бревне. Придерживают ребята бревно, чтобы не очень оно вращалось.
Вот спустили Гришатку на треть, на половину, на две трети. Совсем немного осталось. И вдруг не удержали бревно ребята. Завращалось оно быстро-быстро. Не ухватишь, не остановишь. Раскрутилась
Обмерли ребята.
— Вытягивай, вытягивай назад! — завопил конопатый.
Стали мальчишки выкручивать из шахты бадью. Торопятся. Выкрутили. Пусто в бадье.
— Побился! Побился!
— Эй, эй, отзовись! — кричат ребята в дыру. — Отзовись!
Тихо. Нет никакого ответа.
Страшно стало ребятам.
— Перестреляют нас казаки! — закричал конопатый. — Повесит безносый. Тикай по домам — и молчок!
Поразбежались ребята.
Страшную ночь пережил Хлопуша. То казалось ему, что Гришатку убили, то — что ушел, заплутал Гришатка в лесу и там загрызли его волки или медведи, то вдруг чудится Хлопуше Гришаткин голос. Великан срывался со своего места и стремглав выбегал на улицу.
— Найдется, найдется мальчонка, — успокаивал Хлопушу дядя Митяй. — Тута он, тута. Да куда ему деться? Не провалился же он под землю. Жив, помяни мое слово — жив!
Гришатка и вправду остался жив.
При ударе бадьи о грунт мальчик вылетел из нее наружу, стукнулся головой о какой-то камень и на время лишился сознания.
Когда Гришатка пришел в себя, была уже ночь. Мальчик привстал, пощупал руки и ноги. Боли нет. Кости целы. Лишь в голове гул и непонятная тяжесть. Гришатка принялся звать на помощь. Никто призыва его не слышал. Слева и справа от мальчика виднелись какие-то углубления. Это начинались штреки и штольни — специальные ходы, которые вели в глубь шахты. Кругом темно, сыро.
Гришатка подумал и сделал несколько шагов по одному из коридоров: «А вдруг где-то там впереди есть выход?» Коридор то суживался, то расширялся, время от времени его пересекали другие переходы. Гришатка сворачивал то налево, то направо; наконец он уперся в стену. Мальчик устал. От сырого и неприятного воздуха голова стала еще более тяжелой, и Гришатка чувствовал, как кровь ударяет в виски. Дышать становилось трудно.
Гришатка не выдержал и присел. Он машинально провел рукой по земле и вдруг натолкнулся на непонятный предмет — что-то длинное, круглое, отверстие в середине. Рядом второй такой же предмет, чуть в стороне — третий.
«Так это же пушки, это мортиры! — понял Гришатка. — Ах, вот куда запрятал их управитель!» Мальчик вскочил и помчался назад. Он спотыкался, падал, подымался, снова бежал. Сколько прошло времени, Гришатка не помнил. Он очумело тыкался то в одну, то в другую сторону. Наскакивал на стены, ударялся о какие-то балки и перекрытия. Наконец, полностью обессилевший, он опять опустился на землю. В нос снова ударил едкий, противный запах. Гришатка зевнул
После бессонной ночи Хлопуша казался чернее тучи. Страшно глянуть, страшно подойти к человеку.
Облазили казаки, башкирцы и сам Хлопуша вдоль и поперек весь завод, опросили всех жителей, на конях выезжали в лес и в степь. Никаких следов, ни слуху ни духу. Словно и вовсе не приезжал на завод Гришатка.
И вот, когда, казалось, все надежды потеряны, в избу к Хлопуше ввалился плечистый, бородатый детина. Бросился в ноги.
— Не гневись, батюшка.
— Подымись, работный человек, — произнес Хлопуша.
Детина поднялся.
— Батюшка, сыскался, сыскался твой… — пришедший детина запнулся, — сынок, значит.
Хлопуша вскочил, схватил детину руками за грудки, тряхнул:
— Да где же он, говори!
— Играли, играли мальцы, — заторопился детина. — На руднике, на шахте. Да упустили бадью. А в бадье он, он самый — твой, значит. Мальцы с перепугу молчали. А потом Санька — мой, значит, взял и признался. Я его, батюшка, уже отодрал батогом, значит. Конопатый он у меня, до баловства дюже прыткий. Не гневись, батюшка.
К руднику Хлопуша мчал с лошадиной прытью, только пятки сверкали. Подлетел, сразу полез в бадью.
— Да куда ты, батюшка? — пытался остановить великана дядя Митяй. — Да ты тут постой, тут. Мы без тебя.
— Крути! — крикнул Хлопуша сбежавшимся людям.
Спустили Хлопушу.
— Гришатка! Дитятко! Гришатка! — кричит великан.
Тихо. Нет мальчика.
Бросился Хлопуша в подземные коридоры. Следом за ним спустились другие. С факелами, с фонарями в руках. Расползлись люди в разные стороны.
— Гришатка, Гришатка! — несется со всех сторон.
— Гришатка, дитятко! — перекрывает всех голос Хлопуши. Носится, мечется он по коридорам и переходам, словно ветер-буран в непогоду.
И вот наконец великан различил маленький, съежившийся комок — детское тельце.
— Дитятко, дитятко! Родненький. Сынок! — задыхался от счастья Хлопуша. Подхватил он Гришатку на руки. — Головушка моя, рученьки, ноженьки!..
Гришатка с трудом приоткрыл глаза.
— Дядя… Афанасий…
— Я, я! — заревел Хлопуша, и слеза за слезой забили глаза.
Потащил он Гришатку к свежему воздуху, к выходу.
— Стой, стой, — прошептал Гришатка.
Хлопуша остановился.
— Мортиры.
— Что — мортиры? — не понял Хлопуша.
— Тут они, тут.
— Да ну? — только и молвил Хлопуша.
В тот же день мортиры были извлечены на поверхность.
— Они, они, — говорил дядя Митяй. — Они, голубушки. Самые.
Хлопуша стал торопиться с возвращением назад в Берды к Пугачеву.
Пушки и мортиры срочно устанавливались на колеса. На телеги грузились ядра. В заводских погребах нашелся и порох.
Пока Хлопуша был занят заводскими делами, наблюдать за Гришаткой он поручил башкирцу Хакиму.