Нечаев вернулся
Шрифт:
Там он в какой-то момент показал ей фотографию, где они стояли все пятеро, — ту, что утром получил от Адрианы в подарок.
Фабьена долго ее рассматривала. Задавала вопросы. Но ему показалось, что больше всего ее заинтересовала Адриана. Вдруг она встала и пошла прямо к нему через всю комнату гордой летящей походкой, которая так ему нравилась.
— Вы все еще хотите меня? — сказала она. — Я готова.
Вечером Марк ужинал с Беатрис.
Беатрис рассказывала про демонстрацию. Но она быстро заметила, что он слушает ее вполуха.
— Марк, ты слушаешь меня или засыпаешь? — спросила
Он посмотрел на дочь: вид у нее был сердитый. Нет, он вовсе не засыпал. Но и не слушал, это правда. Он думал о Фабьене, о проведенном с нею сегодняшнем дне.
— Ни то ни другое, честно говоря!
Она засмеялась. Беатрис…
— Значит, мечтаешь. Или думаешь о какой-нибудь женщине… Это ведь тоже называется мечтать, а?
Он чуть не сказал ей, чтобы она не совала нос куда не следует. Но только пожал плечами. Беатрис всегда совала нос во все с тех пор, как переехала жить к нему.
— Кстати, раз уж мы об этом заговорили, — не отставала она, — о чем ты думаешь, когда думаешь о женщине? И вообще, как ты с ними общаешься? Ни одна женщина здесь не бывает. Кроме мамы. Но тебя обычно нет дома, когда она приходит, к тому же ты трахаешь вовсе не ее. А где же ты их трахаешь?
Марк подавился минеральной водой.
Наконец он прокашлялся, вытер подбородок, отряхнул мокрый воротник рубашки.
— Беа! — воскликнул он. — Будь добра выражаться прилично!
Она сделала большие глаза.
— Интересно, а что неприличного в слове «трахать»? Это еще очень деликатный глагол для такого занятия!
Он попытался напустите на себя строгий вид.
— Беа! Ты сама не знаешь, что говоришь!
Она побледнела от негодования.
— Во-первых, не называй меня Беа! Терпеть не могу все эти уменьшительно-ласкательные клички. Они якобы нежные, а на самом деле снисходительные. Во-вторых, я прекрасно знаю, что говорю!
Он вдруг смутился и решил сменить тему: ему не хотелось проверять, насколько осведомлена Беатрис в этой области.
— Я не вожу сюда женщин из-за тебя. Чтобы тебя не беспокоить… Из уважения к тебе, понимаешь?
Она с серьезным видом кивнула.
— Это-то я понимаю, спасибо! Но, мне кажется, не только поэтому…
— А почему еще?
Она посмотрела на него с некоторым состраданием.
— Какой-то ты непонятливый сегодня! Это же просто, как мычание!
— Пожалуйста, не груби!
Беатрис вскочила, подбежала к книжному шкафу и вытащила толковый словарь.
— «Грубый, — ая, -ое…» Ну первое, второе, третье к делу не относятся… Вот, четвертое: «а) отличающийся отсутствием необходимого такта…» Ну уж это точно не я… «б) выражающий неуважение к кому-либо, неучтивый, допускающий неуместную фамильярность…»
Она положила словарь на ковер и взглянула на отца.
— Какая может быть между нами неуместная фамильярность, скажи, пожалуйста?
Он засмеялся, отпил глоток «Аполлинариса».
— Ну, твоя взяла.
— Я-то как раз считаю, что выражаю к тебе уважение, раз так с тобой говорю, — продолжала она. — Ты ведь не водишь телок в дом, не только чтобы меня не беспокоить, а потому что боишься!
Он посмотрел на нее ошарашенно.
— Ну-ка объясни, это любопытно!
— Они ведь у тебя все время меняются, правда? Вот ты и боишься показаться смешным: вдруг я подумаю, что ты не на высоте… Что же это за мужик? Денег куча, без конца что-то интересное изобретает,
Он ничего не ответил. Слова Беатрис постепенно проникали в его сознание, в глубь его существа.
Но я вовсе не хочу их удерживать, Беатрис. Мне хотелось удержать только твою мать, однако я сделал все, чтобы она для меня погибла. Или чтобы я для нее погиб. Мы с ней оба погибли — и друг для друга, и сами для себя. Не хочу я удерживать женщин, Беатрис. Я хочу только их губить. Я люблю только погибших и падших. Меня никогда по-настоящему не интересовали женщины, которых мне не хотелось бы погубить, заставить пасть, швырнуть в омут их самых низменных страстей, в их собственный ад. Меня никогда не интересовали по-настоящему женщины порядочные, верные, искренние, преданные. Твоя мать была такой, могла бы быть. Но я по-настоящему полюбил ее, полюбил до безумия только тогда, когда она стала наконец двуличной, лживой и жестокой, — в общем, женщиной. Из-за меня, для меня, для того, чтобы мне понравиться и меня погубить. Вот и Фабьена, моя последняя победа, — она сама еще этого не знает, пока не знает, но она побеждена; впрочем, настоящей победы, Беатрис, не бывает, завоевать можно только крепость, уже сдавшуюся, только женщину, уже охваченную сладостным головокружением падения, — вот и Фабьена тоже — я понял это, едва увидев ее и проведя с ней всего несколько часов, — могла бы быть искренней, открытой и верной, ее божественная крылатая походка могла бы остаться выражением ее души, но есть в ней некая трещинка, которую я угадал с первой же минуты и о которой она должна догадываться сама, а за ней — бездна, где можно взрастить влечение к пороку, собственно к бездне — к аду. Теперь я это знаю точно. И Фабьена, видимо, тоже это предчувствует.
Слова Беатрис вели неторопливый подкоп, проникая в его сознание все глубже и глубже.
Он так долго молчал, что она испугалась, не обидела ли она его.
— Я огорчила тебя? — спросила она с тревогой.
Он покачал головой, улыбнулся ей.
Она растаяла в лучах этой улыбки, как всегда. Как всегда, когда отец так ей улыбался. Она млела от этой улыбки-солнца, которая отогревала ей сердце. Кошачьим движением она передвинулась по дивану и прижалась к нему. В его объятиях она чувствовала себя под защитой, в покое, в тепле: какой кайф, подумала она.
— Как же тебя называть, если тебе не нравится «Беа»?
— Да зови «Беа», если тебе так хочется, — воскликнула она. — Я рассердилась вовсе не из-за этого дурацкого имени.
— А из-за чего же?
— Из-за того, что ты сказал, будто я не знаю, что говорю… Я как раз выбрала слово «трахать» из чувства такта, чтобы это звучало поприличнее!
Он изо всех сил старался не показать, до какой степени она его забавляет.
— Интересно, какие же слова ты могла бы употребить вместо этого?
Она отодвинулась и посмотрела на отца.
— Я могла бы сказать…
Она подняла руку и начала загибать пальцы:
— Натягивать, дрючить, вдувать, парить, вставлять, факать…
— Как-как? — переспросил он. — Последнее слово…
— Это англицизм, — серьезно объяснила Беатрис. — От to fuck… Есть еще, например, слово «пидарасить», но оно относится только к голубым и означает трахать в задницу…
Она увидела возмущенное лицо отца и быстро сменила тему.