Нечистая сила
Шрифт:
Если дрова не колоть, их можно ломать. Разъярясь окончательно, Хвостов арестовал Симановича, которого доставили в охранное отделение, где его поджидал сам министр в замызганном пальтишке и демократической кепочке – набекрень. Ювелира запихнули в камеру, и в приятной беседе без свидетелей Хвостов бил его в морду.
– Ты передавал в Царское письма Штюрмера и Питирима? Отвечай, что еще задумала ваша шайка? Какие у тебя связи с Белецким?..
Шестнадцать суток аферист высидел в секретной камере МВД на воде и хлебе, но не скучал, ибо знал, что хвостовщина обречена на поражение,
– Это уже революция! Хвостов – предатель.
– С жиру взбесился, – уточнила Вырубова.
Штюрмер названивал на Фонтанку – к Хвостову:
– Не вешайте трубку! Куда делся Симанович?
– Хам с ним… воздух чище.
Штюрмер говорил Манасевичу-Мануйлову:
– Невозможно разговаривать… Он опять пьян!
Хвостов был трезв. Симанович уже ехал в Нарым, а галдящий табор его ближайших и дальних родственников изгонялся из столицы без права проживания в крупных городах. Манасевич тоже видел себя в зеркале со свернутой шеей… Обычно он беседовал с премьером от 6 до 8 часов утра («потом я его видел в 4 и в 5 часов. Это был совершенно конченый человек, он при мне засыпал несколько раз… Он как-то умственно очень понизился, но это был очень хитрый человек!»). Ванечка позвонил в Петропавловскую крепость – Лидочке Никитиной, чтобы приехала со шприцем и морфием. После инъекции Штюрмер малость прояснился в сознании.
– Ржевский, – доложил ему Ванечка, – уже арестован, а Хвостов, кажется, избивает его в своем кабинете, потом передаст Степану Белецкому, а тот выкинет какой-нибудь неожиданный фортель!
– Так что же мне делать? – спросил Штюрмер.
– Забирайте портфель внутренних дел.
– Но там же Степан Белецкий… он тоже…
– Да ну его к черту! – обозлился Ванечка.
Утром 7 февраля состоялась завершающая эту историю встреча министра и товарища министра – Хвостова с Белецким.
– Итак, – сказал министр, – при аресте Ржевского было обнаружено мое письмо. Естественный вопрос: где оно?
Белецкий пошел на разрыв.
– Если мне не изменяет память, в молодости вы были прокурором («Да, вы изучили мою биографию», – вставил Хвостов, чиркая спички), и вы, таким образом, знаете, что в местностях на военном положении жандармы обладают правами судебных следователей…
– Жандармы? – сказал Хвостов, забавляясь игрой огня. – Но я ведь не только министр, я еще и шеф корпуса жандармов его величества. Итак, вторично спрашиваю – где мое письмо?
– Подшили к делу.
– Ах, портняжка! Чей лапсердак вы шьете?
– Шьем самое примитивное дело: о преступлениях Ржевского на товарных станциях столицы и взятках, которые он брал.
– Вот куда я влип! Но мое-то письмо зачем вам?
– До свиданья, – сказал Белецкий, хлопая дверью…
На прощание Хвостов тоже решил трахнуть дверьми министерства внутренних дел с такой силой, чтобы в Царском Селе вздрогнули все бабы. Одним махом он убрал с Гороховой
– Мои мозги здесь отдыхают, – часто говорил в Ставке царь, и это правда, ибо всю работу за него проводили генералы, а делами империи занималась жена… Николай II проживал в доме могилевского губернатора. На первом этаже размещалась охрана, вежливо, но твердо предлагавшая всем приходящим сдать огнестрельное и холодное оружие. В один из дней к дому подкатил автомобиль, за рулем которого сидела красивая женщина, одетая в дорогие серебристые меха. Следом за мотором скакала на рысях сотня Дикой дивизии – отчаянных головорезов в драных черкесках, обвешанных оружием времен Шамиля. Из кабины легко выпрыгнул худосочный генерал в бешмете, с кинжалом у пояса. При входе в дом его задержали.
– Будьте любезны, сдайте кинжал и револьвер.
– Прочь руки! Я брат царя – великий князь Михаил…
Да, это был Мишка, которого на время войны брат-царь келейно простил; теперь он командовал необузданной Дикой дивизией, наводившей ужас на немецкую кавалерию. Братья скупо облобызались. Михаил сбросил лохматую папаху, показал на заиндевелое окно:
– Наталья в моторе. Можно ей подняться сюда?
Николай II расправил рыжеватые усы.
– Дд-а-а… Но лучше пусть едет в гостиницу.
– Но так же нельзя! Пойми, что я люблю эту женщину. Если ты боишься Аликс, так я обещаю не проговориться об этом визите.
Император круто изменил тему разговора:
– Как дивизия? Джигиты не мародерствуют?
– Да нет, не очень… А ты постарел. Говорят, вдали от Аликс крепко попиваешь? Смотри, какие мешки под глазами.
– Пью не больше, чем другие. У меня много неприятностей, – сознался царь. – Не только фронтовых, но и внутренних.
Автомобиль с Натальей тронулся по заснеженной улице Могилева в сторону вокзала, за ним с воем и визгом поскакала «дикая» конвойная сотня. Михаил сказал брату, что надо гнать Распутина.
– Я не вмешиваюсь в твои личные дела (хоть ты не стыдишься вмешиваться в мои), но послушай, что говорят в народе… Даже мои джигиты уже понимают, что добром это не кончится, и средь них появились большевики. Война ведется глупо и неумело. В тылу у тебя – бестолочь, разруха. Поезда не столько едут, сколько простаивают на разъездах. Надо ввести карточную систему на все продукты, как это сделано у Вилли. А у нас один обжирается в три горла, а другой не знает, где ему купить хлеба…
– Мне все это знакомо, – отвечал царь.
– Так делай что-нибудь! Это раньше Распутин был лишь анекдотом, а теперь это уже громадная язва, от нее надо избавиться.
– Миша, ты ничего не понимаешь.
– Объясни, если я не понимаю.
– У меня роковая судьба…
– Мама тоже говорит, что ты обречен. Пойми, что мне плевать на шапку Мономаха, я потерял на нее права после женитьбы на Наталье, но, как брат брату, я хочу сказать… уступи!
– Уступать не буду. А рок есть рок.