Нечистая сила
Шрифт:
К своим жертвам, которые он собирался обезжирить, Ванечка относился с обаянием дантиста-экстрактора; берясь за страшные щипцы, он радушно говорит: «Откройте рот пошире. Будет больно, но придется потерпеть». Первую половину трудового дня Манасевич посвящал усиленной работе на благо процветания общества. Список клиентов, жаждущих, чтобы их обезжирили, был велик: Минц, Шапиро, Беспрозванный, Якобсон, Гуревич, Шефтель, Рабинович – несть числа им… Ванечка выходил с улыбкой: «Стройся по ранжиру! Которые побогаче, те с правого фланга, победнее – в конце, а кто денег не имеет – подожди на лестнице, когда заведутся». Пресловутая
– Барышня, мне приемную Столыпина… Петр Аркадьич? Добрый день, это я… ну, конечно. Кстати, как там дело с этим… Да нет, я не тороплю вас, упаси бог, но человек-то волнуется…
Повесив трубку, Ванечка огорченно вздыхал.
– Трудно, – жаловался тому же клиенту. – Мне-то от вас ничего и не надо, и так проживу, но вот министры… Сами понимать должны, какой у них аппетит. Прекрасный! Это не то что у меня, который сыт одной изюминкой. Берут в пакете. На ощупь…
Закончив прием просителей, он уходил в редакцию, садился за стол, злодейски размышляя: «Что бы написать такое, чтобы читатель чесался хуже паршивой обезьяны?.. Где взять тэму?» За неимением «тэмы» Ванечка сочинял очередной некролог на кончину безвременно усопшего брата-писателя:
«Горько! Сегодня мы проводили в последний путь того, кто вот уже много лет скрывался от суда „критиков“, и вот, наконец, мы узрели его… увы, в гробу! После покойного осталась семья безо всяких средств к существованию. А между тем – вспомните! – покойник при жизни, когда подвыпьет, всегда предлагал: „Может, кому нужны деньги? Пожалуйста, я дам…“
К нему заскочил давний приятель – Егорий Сазонов:
– Ванька, а ты чего печальный сидишь?
– Тэмы нет… и трешки не заработал.
– Что ты за дурак такой? Да пиши о Распутине.
Манасевич-Мануйлов поморщился – скушно.
– Ну, что мне твой Распутин? Что он знает и что он может? Бабы, винцо, бани, вокзалы… Вот если бы он, любимец богов, градоначальнику Петербурга штаны с лампасами порвал! Вот если бы он, кудесник, Столыпину фонарь под глазом засветил!
– Плохо ты знаешь Ефимыча, – отвечал Сазонов. – Поверь, что этот мужчина на святой редьке с уксусом плотью не иссушится! Хочешь, я тебе это распишу до печенок?
– А почему сам не пишешь о нем?
– Не могу! Потому что Распутин у меня же в доме и живет. С детьми возится. Кухарке помогает самовар ставить… Материал у меня на него собран – ох! Договоримся: я тебе его продам.
– Журналист, как и врач, обязан скрывать болезнь пациента. Ты не бойся. Вали все… пока воробьи не расклевали!
Вечером Ванечка снял трубку телефона.
– Барышня, мне сорок-семнадцать, личный аппарат на улице Жуковского… Наденька, это я. Поставить в духовой шкаф отбивные из зайчатины с красной капустой. Приду поздно. Тэма есть!
«Сахарная головка» старательно склонилась над чистым листом бумаги, чтобы сделать его грязным и за это получить деньги.
Суворинский клуб (Невский, № 16) – самое пахучее стойло журналистов-черносотенцев, средь которых Ванечка всегда чувствовал себя великолепно, как микроб в питательном бульоне. С тех пор как старик Суворин разругался со своим сыном Борькой, тот отпочковался от батькиного «Нового Времени» и заварил свою крепкую бурду в «Вечернем Времени». Входя в буфет, где было принято просаживать гонорары, Ванечка сказал журналистам:
– Там внизу какой-то пьяный валяется…
Никто на эти слова не обратил внимание. Борька Суворин, с утра насквозь проконьяченный, сидел на столе и стряхивал пепел папиросы на свои брюки в крупную клетку. Манасевич выпил рюмочку слабенького винца и закусил виноградинкой, которую стащил с чьей-то тарелки. Сам подошел к Суворину.
– Ну как? – спросил издатель. – Писал?
– Пописывал.
– Крепко?
– Не жуть.
– Для меня? Или для родителя моего?
– Для твоей «вечерки»… о Распутине.
– А ты с ним мадеру хлебал?
– Не.
– Так чего суешься?
– Кое-что нащупал.
– Поздно хватился. Уже все описали.
– Позднее всех и закончу…
Борька выложил рубль и сказал:
– Лень вставать. Дай за меня маза хорошего!
Ванечка пробил за него удар на бильярде, промахнулся, получил еще рубль, опять промазал, с третьего засадил шар в лузу.
– Катись, – сказал издатель…
Вошел толстенький профессор Пиленко.
– Сволочь ты, – тихонечко сказал ему Манасевич на ухо. – Ты зачем же на меня бочку с кайзером покатил?
Пиленко призадумался о тех путях лабиринта, которые вывели Ваньку к его разговору с Извольским. На всякий случай профессор уселся на стуле плотнее и перешел в контратаку:
– Бурцев сейчас в Париже собирает с политэмигрантов денежки, словно татарин ясак с православных, а… зачем?
– Зачем? – моргнул Ванечка.
При этом нервно моргнул и профессор Пиленко.
– А затем, что ты, агент охранки, обещал Бурцеву, что за миллион наличными продашь ему тайны нашего эм-вэ-дэ…
Между ними врезался пьяный журналист-нововременец Краков, женатый на сестре Бориса Савинкова, и обоих расцеловал:
– Только без драки… Мы же все братья!
Скандал прервало появление швейцара.
– А внизу пьяный валяется. Уж вы посмотрите, ваш или не ваш. Писатель или не писатель? Вышибать его или так оставить?
– Оставь так, – сказал Краков. – Потому что, если он еще не писатель, то он обязательно станет им…
Шел уже третий час ночи, когда Ванечка по Надеждинской возвращался к себе домой на Жуковскую. Было темно и пустынно. Его окликнул вполне приличный господин с тростью:
– У вас горит? Позвольте прикурить.