Нечистая сила
Шрифт:
Вечером они встретились на городской квартире. Дедюлин сказал, что если сейчас возникнет война (а дело к тому и идет), то все в империи полетит вверх тормашками.
– А у тебя ничего не получится.
– С чем? – спросил Родзянко.
– Да с этим… с Гришкой!
– Почему ты так решил, Вовочка?
– Ах, Мишка, Мишка… Едва ты вышел от государя, как наша благоверная царица бухнулась в постель, объявив себя больною. Конечно, никакой Боткин или Бехтерев тут не помогут – спасти ее может только Гришка. А я, – подытожил Дедюлин, – еще
– Ты с ума сошел.
– Вряд ли…
Дедюлин застрелился, а на его место был назначен генерал Джунковский, бывший московский губернатор. Родзянко, исполняя решение царя, взял за глотку жулика Даманского и душил его до тех пор, пока тот не выдал ему из архивов секретное дельце о Распутине. Но когда подошло время докладывать о нем царю, Коковцев снова получил от царя резолюцию, отказывающую Родзянке в аудиенции с глазу на глаз. На этот раз Коковцев не стал выкручиваться, а сунул эту резолюцию к носу Родзянке.
– Как же так? – обомлел тот. – Сам же просил меня поднять это дело из Синода, а теперь видеть меня не желает.
– Настала моя очередь, – ответил ему Коковцев…
В ту пору на великосветских журфиксах был обычай устраивать импровизированные «капустники» (наподобие театра Балиева), – о Коковцеве светские дамы распевали такие частушки:
Жить со мною нелегко,я не из толстовцев:я – Ко-ко-ко-ко-ко-ко,я – Ко-ко-ко-ковцев!Теперь, когда контуженый Родзянко временно отполз в кусты, зализывая раны своего самолюбия, в атаку на штурм твердынь распутинщины двинулся элегантный премьер империи. Коковцев начал с того, что Распутин – шарлатан и негодяй, а газеты…
– А вы читаете газеты? – с издевкой спросил царь.
– И газеты тоже, – со значением отвечал Коковцев.
Его величество потребовал от своего презуса, чтобы печать империи больше не смела трепать имя Распутина.
– Ваше величество, есть только один способ заткнуть рты печати – для этого пусть Распутин живет не здесь, а в Тюмени!
Царь молчал. Коковцев решил бить в одну точку:
– Позволено мне будет распорядиться о принятии мер к тому, чтобы Распутин навсегда застрял в Покровском селе?
Перед царем была громадная пепельница, доверху наваленная окурками крепких папирос. Он без нужды ее передвинул.
– Я сам скажу Распутину, чтобы он уехал…
Коковцев не верил своим ушам. Неужели царь, утомленный борьбой за Распутина, решил от него избавиться?
– Должен ли я полагать, что решение вашего императорского величества есть решение окончательное?
– Да, это мое решение. – Царь взял со стола карманные часы, показывавшие половину первого, и циферблатом повернул их в сторону своего премьера. –
Вечером Коковцева подозвали к телефону. Он снял трубку, молча выслушал и молча повесил трубку на крючок.
– Меня сейчас покрыли матом, – сказал он жене.
Ольга Федоровна передернула плечами.
– Но кто посмел это сделать?
– Конечно, он… Распутин. Поверь, что меня обкладывали еще не так. Уголовники в тюрьмах! Но тогда я был мелким чинушей, только начинающим карьеру, и, прости, дорогая, я сам обкладывал их виртуозно. Но теперь-то я… премьер великой империи!
Развевая полами бухарского халата, Коковцев снова двинулся к телефону, в гневе выкрикивая:
– Я этого так не оставлю! Я эту сволочь допеку! Это барин Пьер не мог с ним справиться, но я ему не Столыпин…
Весной царский поезд отправлялся в Ялту, списки пассажиров проверены, лишних никого нет, бомб в багаже не спрятано, все и порядке, можно ехать. Гугукнул паровоз – тронулись… В салон царя заявился генерал Джунковский, маленький хрупкий человек, обладавший колоссальной нервной силой. Ступая лакированными сапожками по мягкому ворсу ковра, он подошел к его величеству и на ухо (как шепчут слова нежной любви) прошептал:
– Ваше величество, ваше решение нарушено.
– Каким образом?
– С нами едет Распутин.
– Как он попал в мой экспресс?
– Вырубова спрятала его в купе князя Туманова.
– Это… нахальство, – сказал царь.
Поезд уже миновал веселые дачки платформы Саблино – приближалась станция Тосно. Джунковский решительным жестом отодвинул клинкет купе, в котором, сняв сапоги, сидел босой Григорий Ефимович и вел приятную беседу с попутчиком по дороге князем Тумановым, закручивая ему мозги «насчет святости».
Джунковский с приятной улыбочкой подтянул перчатки.
– Ну, поганое отродье, – сказал он почти сладострастно, – долго ли еще нам с тобою тут чикаться?
Рука генерала сжалась в стальной кулачок, бронированный скрипящей кожей, и нанесла святому обширное сокрушение в области глаза. Божий свет наполовину померк, расцвеченный удивительно красивыми искрами. Распутин вылетел в коридор и бойко побежал в конец вагона, подгоняемый сзади регулярными ударами генеральского сапога под то самое чувствительное место, из которого у доисторических предков Распутина произрастали хвосты… Тосно!
Платформа станции еще плыла назад, когда последовал хороший тумак по затылку, и Гришка кубарем выкатился на доски перрона. Вслед ему полетели шикарные перчатки генерала, которые брезгливый Джунковский уже не пожелал носить после осязания ими «святого старца». Он помахал рукой машинисту поезда – трогай! И царский экспресс помчался в благоуханную Ялту, а Распутин поднялся с перрона, еще не сознавая, что же такое случилось. Тут его взяли в кольцо агенты полиции.
– А вам… в село Покровское, – сказали они.