Нечистая сила
Шрифт:
– Голубчик, о чем разговор! – сказал Кулябка.
И дал ему билет: кресло № 406 в ряду № 18.
– Спасибо. – Богров ушел спать; все заснули.
8. Сказка о царе Салтане
А войска шли всю ночь – войска Киевского военного округа, войска особой выучки (драгомировской!). Они имели право шагать босиком, курить в строю и разговаривать, могли расстегнуться и даже сойти на обочину, – это были лучшие войска России, которые в мирные дни ходили как на войне.
– Здесь маневры, а не придворный спектакль…
После Сухомлинова пост киевского генерал-губернатора занимал генерал Трепов; в шесть часов утра, когда войска удалились от Киева на сорок пять верст, Трепов садился в автомобиль, чтобы нагнать их на марш-марше, и тут посыльный вручил ему записку от Кулябки, извещавшую, что на Столыпина готовится покушение. Трепов указал свите – предупредить об этом премьера:
– Скажите ему – пусть не высовывается на улицу!
В семь утра Столыпина разбудил Кулябка и подтвердил:
– На вас готовится покушение. Посидите дома…
После Кулябки его навестил Курлов – с тем же!
– Все это несерьезно, – отвечал Столыпин.
Курлов в разговоре с ним добавил:
– А за ваше пребывание в театре мы спокойны …
Утро 1 сентября нанесло Столыпину еще один страшный удар по самолюбию. 4 сентября царь намеревался с женой и свитой отплыть пароходом в Чернигов, придворное ведомство распределило каюты для сопровождающих царя, и тут выяснилось, что Столыпина… забыли! В гневе он позвонил Фредериксу:
– Шеф-повара государя вы не забыли, а премьера… забыли? Я уже не говорю о том, что каждый придворный холуй разъезжает на автомобиле, а я, премьер империи, пижоню на наемных клячах. Я молчу о том, что вы не дали мне экипажа. А теперь…
– Петр Аркадьевич, – отвечал министр императорского двора, – извините, но для вас места на пароходе не хватило.
– Кто составлял список пассажиров?
– Кажется, Костя Нилов…
Штабс-капитан Есаулов известил с утра пьяного Нилова.
– По-моему, – сказал ему офицер, – один премьер империи стоит того, чтобы высадить с парохода половину свиты.
Бравый алкоголик Нилов спорить не стал:
– Хорошо, я сразу доложу его величеству… – и скоро вышел из царских покоев.
– Государь указал, что премьера не надо!
– Зато теперь все ясно, – вздохнул Столыпин, выслушав Есаулова, и позвонил Коковцеву. – Доброе утро, дорогой мой…
Коковцев, дабы скрасить отверженность премьера, каждодневно обедал с супругами Столыпиными в ресторане, но сейчас он извинился, что сегодня будет вынужден обедать отдельно:
– У меня встреча с друзьями юности – лицеистами.
– Надеюсь, на ипподром мы поедем вместе?
– Да, конечно. Я заеду за вами…
В 14.00 ожидался приезд царской семьи на Печерский ипподром, где должны состояться скачки и
– Вот что! – сказал Столыпин. – Я не хочу, чтобы это разглашалось, но есть сведения, что на меня готовится покушение. А потому будет лучше, если мы сей день будем кататься вместе.
С точки зрения человеческой морали Столыпин поступал не ахти как прилично. Коковцев сознавал всю опасность для себя соседства Столыпина, но, человек воспитанный, с замашками былой уланской доблести, он ограничился лишь кратеньким замечанием:
– Не очень-то любезно с вашей стороны…
– Ерунда! Я жандармам не верю, – буркнул Столыпин, и здесь я еще раз замечаю, что он поступил не по-рыцарски, заслоняясь от пуль телом своего коллеги, который в высшей степени благородно согласился быть для него этой живой «заслонкой».
Богров до полудня зашел в «Европейскую» гостиницу, где в номере генерала Курлова еще раз повидался с жандармами. Он сказал им, что Николай Яковлевич и Нина, очевидно, расположены ждать вечера, когда Столыпин двинется в театр. Кулябка заметил на это, что было бы хорошо, если Богров оповестит филеров наружного наблюдения о выходе террористов из дома курением папиросы. Богров охотно согласился закурить папиросу…
– Брать будем на улице, – решил Кулябка. – Как он закурит папироску, так сразу налетим и сцапаем.
– Лучше в театре, – рассудил Курлов.
– Чтобы с поличным, – добавил Череп-Спиридович.
Узнав, что на ипподром съезжаются царь и его свита, Богров взял коричневый пропуск, удостоверяющий его службу в охранке, и покатил туда же, имея в кармане браунинг. Но секретарь «Киевского бегового общества», некто Грязнов, парень из жокеев, узнал Богрова в лицо как заядлого игрока в тотализатор.
– Эй, – сказал он ему, – а тебе чего тут надобно?
– Я жду придворного фотографа, – смутился Богров и тишком показал коричневый билет, шепнув: – Ты ведь тоже в охранке?
Грязнов выплюнул изо рта папиросу и со словами – «Ну, держись, морда поганая!» – пинками выставил Богрова с ипподрома.
– Я с гадами дела не имею… проваливай, шкура!
А ведь Богров уже занял хорошую позицию для стрельбы. От министерской ложи его отделяло всего три шага, и он видел спину Столыпина… Жокей, сам того не ведая, спас премьера!
Благородное вино, искрясь радостью, хлынуло в сияющие бокалы. Коковцев принимал в гостинице друзей юности – лицеистов. При этом он вел себя как настоящий аристократ, одинаково ровно и любезно общаясь со всеми – и с теми, которые достигли высоких чинов, обросли имениями, и с теми, кто едва выбился в жизни, погряз в долгах и неудачах, опустился и раскис. Блестящий знаток классической поэзии, Коковцев даже в финансовых отчетах не пренебрегал цитировать стихи русских поэтов и сейчас тоже не удержался, чтобы не воскликнуть: