Нечто невообразимое
Шрифт:
Уверен, в той ситуации Топалов не был человеком в нормальном состоянии. Аффект, сильный аффект — это своеобразное краткосрочное помешательство. И я крайне отрицательно отношусь к тем грязным слушкам, которые сразу же поползли по Центру и по всему городу — дескать, свои своих не предают, дескать, экспертиза выгородила Топалова из самообычнейшего уголовного дела, отвела от него удар правосудия, который неотвратимо обрушился бы на любого простого смертного…
Не смогу скрыть своего резко отрицательного отношения к К. И. Топалову (как в плане наших научных контактов, так и в связи с его нападением на Клару Михайловну), не могу
Однако самое удивительное в эпизоде с Топаловым не все эти события и слухи, а то, что последовало, и отнюдь не потому, что поворот оказался не в мою пользу, и вина за низвержение Топалова каким-то фантастическим образом опрокинулась на мою голову. Меня поражает совсем иное.
Я пишу об этом ином, прекрасно понимая, что мои оценки происшедшего не так уж важны, скорее всего, просто излишни. Но следователь Ахремчук просил обязательно выделять именно мое отношение к событиям, и я должен выполнить его пожелания — в данном случае это приятный долг.
Формально схема дальнейших событий такова. Соседи Клары Михайловны вызвали милицию. Топалов повел себя слишком экспансивно, и дело получило огласку. Чолсалтанов, якобы верный слуга Топалова, неуклюже попытался замять персоналку в своей организации и выгородить шефа в следственных органах. Но Топалов закусил удила, не сделал даже попытки раскаяться, в оскорбительной форме отверг все уговоры — собственной жены, Салтана Ниязовича и даже самого К. С. Карпулина. И он получил по заслугам — его исключили из партии и отправили на пенсию, лишив руководства Центром. Потом следственные органы якобы установили, что главная вина падает на гражданина В. Л. Скородумова, то есть на меня… И именно события с Топаловым инкриминируют мне в качестве первого эпизода обвинения.
Самое ужасное в этой схеме то, что она легко принимается на веру, как и всякое стандартное правдоподобие. Между тем схема в принципе порочна она очень уж примитивно увязывает факты в нечто совершенно противоречащее действительности.
Прежде всего в этой истории зря пострадал Чолсалтанов. Лично у меня нет никаких оснований питать к нему особые симпатии. Салтан Ниязович всегда с большим подозрением относился к моим научным устремлениям, пожалуй, и ко всему стилю моей жизни. И эти подозрения нет-нет и материализовались в неприятностях того или иного уровня. Но должен подчеркнуть — Чолсалтанов искренне недолюбливал меня и боролся со мной в открытую (возможно, не столько со мной, сколько с моим влиянием на окружающих).
Но он вовсе не был слепым прислужником Топалова. По моему глубокому убеждению, Салтан Ниязович прекрасно все видел, прекрасно знал цену своему шефу и в научном, и в личном плане. И выгораживать шефа он не собирался.
Чолсалтанов погорел потому, что публично назвал происшедшее мелочью в биографии Константина Ивановича, а дальше его, как говорится, и слушать не стали — дескать, какая уж там принципиальность, если дикие выходки начальника (с использованием служебного положения и специальных психогенных средств) называют мелочью!
Но ведь Чолсалтанов был совершенно прав — просто никто не пожелал выслушать его до конца. Он пытался высказать едва ли не очевидную
Чолсалтанова сгубила привычка к эзоповому языку. Он намекал, только намекал на некие события, и, конечно, эти намеки не смогли уравновесить всей внешней нелепости его позиции относительно описанного скандала.
Я попробую сказать то же, что, по-моему, хотел сказать Салтан Ниязович, однако не прибегая к деликатным иносказаниям.
Так вот, я убежден, что скандал Топалова с Кларой Михайловной действительно малая величина в шкале тех преступлений, которые успел совершить Константин Иванович. Я не оговорился — именно преступлений, а не каких-то так называемых аморальностей.
Разумеется, я не ставлю цели перечислить все, известное мне. Возьмем что-нибудь сравнительно простое и очевидное, скажем, устранение профессора Клямина, между прочим, талантливейшего человека. Именно такими устранениями и страшна восходящая серость.
Топалов давно покушался на Александра Семеновича и многого достиг в торможении его работ. Инверсин — гениальная находка Клямина, находка, которая по-новому осветила функционирование мозга. Но и до того Александр Семенович демонстрировал ученому миру оригинальнейшие достижения, у него было колоссальное чутье на новые пути, вообще — на необычное. Вывести Клямина из игры, используя некоторую его рассеянность (те же злополучные таблетки от головной боли…), — это, в сущности, тягчайшее преступление, это громадный ущерб обществу, ущерб, верхнюю границу которого вряд ли можно оценить.
Действительно, почему мы так быстро и сурово судим людей, ограбивших государственный магазин или сберкассу, сунувшихся в чужую квартиру или в чужой карман, а разбойное устранение талантов считаем лишь этакой простительной начальственной блажью? Блажью, за которую можно слегка пожурить или поставить на вид, в лучшем случае — пристыдить через газету…
Я хочу сказать, что экзекуция талантов не блажь, а тягчайшая форма бандитизма, сопряженная с систематическим хищением у общества лучшего будущего. Мафия серых и невысовывающихся хочет видеть наше завтра, скроенное по ее меркам, и она настойчиво и потрясающе изобретательно добивается своего, вызывая черную зависть организаций, вроде «Коза ностра». Таланты масштаба Клямина опасны для нее, они подчеркивают пустопорожность десятков тем-кормушек, сотен бессмысленно размножаемых публикаций, высвечивают истинные цели ученых мафиози, сводящиеся к гарантированному росту собственного благосостояния.
Я не останавливаюсь на многих других хорошо известных мне случаях, связанных с уничтожением или ограблением талантов — от мэнээсов до ведущих профессоров. И не настаиваю на том, что Топалов — некий выдающийся «крестный отец» мафии, что ситуация в этом духе характерна лишь для нашего Центра топаловского периода. К сожалению, это не так.
В данном случае мне хотелось, чтобы поведение Чолсалтанова было понято правильно. Снимать Топалова с должности за аморальность и хулиганство в отношениях с личным секретарем безнравственно. Этот эпизод его биографии определяет лишь маленький (очень пакостный, но все же маленький!) процентик того вреда, который принесла его деятельность нашему Центру и, разумеется, всему обществу. Именно это и хотел сказать Чолсалтанов в своей излишне затемненной речи на партбюро.