Нечто в лодке по ту сторону озера...
Шрифт:
— Ты всегда найдешь оправдание своей веры.
— Так же как и ты своего неверия, — ответил я.
— Тебя просто так воспитали, и ты всю жизнь… живешь, будучи убежден в этом.
— Так же как и ты, — снова ответил я, — Скажи еще, что на твое неверие не повлияли ни родители, ни друзья, ни общество.
— Но твоя-то вера это определенное действие. Объясни вот мне, почему я должен совершать определенное действие, чтобы верить. Почему я должен напрягаться, чтобы верить? — напирал Виталий.
— Ну, во-первых, ты никому ничего не должен — тебя никто не заставляет. И конкретно я тебя не заставлял. Во-вторых, у меня-то в жизни есть основания. Я-то знаю, почему я верю. У меня есть, пускай не исчерпывающие, само собой, доказательства, но — определенные предпосылки, часть из которых я тебе уже назвал. И, в-третьих, учитывая то, что я больше десяти лет верующий, и что у меня все-таки
Виталий закончил крутить свою зажигалку между пальцами, зафиксировал ее в руке и несколько раз медленно и тихонько постучал ей по стеклянному столу.
— Разговор двух дебилов, — неожиданно вставила свой комментарий Ольга.
Наступила непродолжительная тишина.
— Я смотрю твою веру достаточно трудно сломить, — наконец произнес Виталий с ухмылкой, — Ты такой умный, да?
— А ты чего хотел? — выпучил я глаза и закивал головой в разные стороны, — Кто тебе сказал, что будет легко? Я верующий больше тринадцати лет. Я десять лет занимался пропагандой своей религии. Десять лет! Пропагандой! В начале я просто выходил на улицу и просто разговаривал с людьми. Со всякими. И до каждого я должен был довести идеи своей веры. А люди все разные. И мыслят все по-разному. А потом я начал заниматься расчетами, как лучше можно влиять на сознание человека. Я занимался пропагандой веры, учитывая и психологическую составляющую, и духовную составляющую, и особенности человеческого восприятия, и особенности человеческого мышления, я учитывал то, в каком состоянии находится человек и как он мыслит, и как он мыслит в общем по жизни, и как он мыслит в данный момент времени. Я рассчитывал, как человек воспринимает ту или иную информацию, как он воспринимает ту или иную информацию в той или иной интонации, как он воспринимает те или иные фразы, как на него психологически влияют те или иные словосочетания, как на него влияет обстановка или запахи. Я рассчитывал, как лучше и наиболее эффективно убедить человека в своих словах, используя различные средства общения. Я рассчитывал все это, изучал сознание людей, изучал особенности их мышления, изучал способность человека воспринимать информацию и поддаваться восприятию. Знаешь, сколько я всего видел за свою религиозную жизнь, и со сколькими проблемами сталкивался, а сколько мне всего приходилось осмысливать, а сколько мне приходилось переосмысливать, над скольким мне приходилось рассуждать, а сколько всего я не понимал, а сколько всего я сейчас до сих пор не понимаю, над сколькими вещами мне приходилось ломать голову и сидеть в глубочайших депрессиях — ты понятия даже не имеешь, сколько всего я встречал в этой религии. Ты даже не представляешь. Я видел, как пастора реально — реально — исцеляют людей, а потом идут и изменяют своим женам. Я видел, как люди годами проповедовали Писание, а потом занимались антипропагандой тех идей, ради которых сами когда-то готовы были рвать глотку. Я видел, как люди падают. Я видел, как люди предают свою веру. Мне приходилось разговаривать с людьми, которые верили в Бога годами, по десять-пятнадцать лет, а потом отходили от веры. И они знали Библию лучше меня. Они годами занимались тем же, чем и я. Они знали все — и мне приходилось с ними общаться и спорить. Вот ты хоть раз в жизни своей читал Библию, ты имеешь вообще хоть какое-нибудь представление о том, что там написано? А эти люди знали ее чуть ли не наизусть, они могли ее цитировать. И они пытались меня убедить в тщетности моей веры. И мне приходилось оспаривать их. Чем ты можешь удивить меня? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не знаю или не видел в своей вере? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не осознавал. Я знаю людей, которых пытали за их убеждения, а потом сотрудники спецслужб, психологи, занимающиеся манипулированием человеческого сознания, промывали им мозги. Я видел, как у людей разрушаются жизни, когда они вступали в войну с самим сатаной. Я видел, как изгоняют бесов. Когда я ездил с концертами по разным городам, я видел, как люди на наших концертах вставали на колени прямо перед сценой и каялись в своих грехах и принимали нашу веру. Я видел, как люди плакали на наших концертах. Я стоял на сцене с гитарой в руках, играл, и видел, как у людей по лицу текли слезы, как оны рыдали взахлеб. Я наблюдал со сцены и видел, как они падали на пол, теряя сознание, а когда вставали, радовались как малые глупые дети. Понимаешь теперь, чем я занимался раньше в своей жизни? И я делал это целенаправленно. И ты думаешь, я никогда не пытался объяснить это с точки зрения одной психологии? Так чем ты можешь еще удивить меня? И ты что ли хочешь сломить мою веру? Ты что ли хочешь убедить меня в тщетности моей веры? Ты что ли хочешь доказать мне бессмысленность моей религии? Ну давай, попробуй, попробуй сделай это! — повысил я голос в конце, затем остановился и шепотом произнес последнюю фразу, — Получится у тебя или нет?
Я застыл на несколько секунд в одном положении, выдержав некоторую паузу, потом
Мы с Виталием сидели и смотрели друг на друга некоторое время, затем оба улыбнулись, и Виталий закачал головой.
Наступила тишина.
Наконец, Ольга, глубоко затянувшись, затушила сигарету в пепельнице, и произнесла:
— Если ты такой умный, скажи мне тогда, почему в этом мире столько зла. Если Бог есть — почему Он позволяет людям убивать друг друга? Почему Он позволяет насиловать друг друга? Почему Он допускает автокатастрофы? Почему Он допускает войны? Почему у меня мама умерла, когда мне двенадцать лет было? Почему люди верят и все равно в их жизни происходят несчастья? Почему все это?
Я спокойно посмотрел на Ольгу.
Затем я развел руками и произнес:
— А я не знаю.
Ольга усмехнулась и наклонила голову.
— Ну, вот видишь.
— Что "ну, вот видишь"? — удивился я, — Что… а-а-а… я и не должен все знать. Я не могу все знать. Это не входит в мои обязанности. Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю. Что, думаешь, у меня есть ответы на все вопросы? Нет… Я такой же как и ты… У меня у самого, знаешь, сколько вопросов? Знаешь, сколько у меня вопросов? Причем, у меня такие вопросы. У меня такие охрененные вопросы. Тебе такие вопросы даже и не снились. Ты над такими вопросами даже и не задумывалась никогда. Ты, вообще, даже в самых кошмарных снах не могла представить, что такие вопросы могут быть, в принципе. Там такие вопросы, что если я начну их щас озвучивать, у тебя волосы дыбом встанут. А там, где у тебя выбрито, они начнут расти усиленно, чтобы дыбом встать. Если я начну щас свои вопросы перечислять, ты на двенадцатом вопросе возьмешь ножик в руку и вены себе вскроешь. У меня такие вопросы, что я могу своими вопросами любые уши сушить. От моих вопросов цветы вянут. Я силой мысли одних своих вопросов цветущий лес могу в Сахару превратить. А если ко мне придет экстрасенс и начнет сканировать мои мысли — у него башка взорвется и мозги по стенкам растекутся и вонять будут всю неделю от моих вопросов. Ты даже представить себе не можешь, какие у меня вопросы и сколько их у меня…
Я сделал паузу и затем добавил:
— И тем не менее, я продолжаю верить… Потому что у меня для этого есть свои причины… и свои основания.
Ольга посмотрела на меня так многозначительно. Сидя на стуле в закрытой позе, чуть согнувшись, положив ногу на ногу и скрестив руки внизу животу — она слегка изогнулась своим красивым телом так очень элегантно и чуть наклонив голову, и произнесла:
— Молодец.
— Спасибо. Я тоже уважаю себя как личность, — ответил я с значительной долей иронии.
Кажется, на этом наш спор был закончен.
Возможно, я был излишне груб… ну, так совсем немного… но оставалось надеяться, что моя фраза "Я такой же как и ты", случайно оброненная и где-то там затерявшаяся в моем монологе, оказала хоть какое-то положительное воздействие.
А вообще — не надо было меня трогать в таком уставшем, озлобленном и промокшем под дождем состоянии.
Кажется все начинали это понемногу понимать. Хотя кто-то уловил эту мысль еще с самого начала.
В общем, мы так и продолжали еще долгое время так или иначе с переменным успехом взаимодействовать друг с другом в этой квартире посреди ночи, забавляя себя игрой в карты и иногда устраивая дополнительные развлечения в виде каких-нибудь споров. Напряжение между мной и Виталием и Ольгой никуда не исчезло, а лишь приобрело новый вид, перейдя в некий такой вялотекущий конфликт, в котором лично мне просто не охота было за что-либо напрягаться.
Виталий искал повода, где бы можно было меня как-то подколоть. Я это видел и в свою очередь вырабатывал ответную тактику, наблюдая за его действиями, и пытаясь отыскать у него слабые места и причины для насмешки, если вдруг мне придется защищаться.
Одним из таких моментов был случай, когда Виталий в очередной раз вышел из туалета, закрыв за собой дверь и выключив свет. Поправляя ремень, он с серьезным видом обратился ко мне.
— Слушай, Костя, у меня к тебе дело есть — очень важное. Одна просьба. Поможешь?
Я практически лежал на диване, развалившись, и упершись коленками в стол, держа перед собой на животе карты, и немного отстраненно размышлял о том, как бы мне выиграть хоть одну партию.
Когда ко мне обратился Виталий, я неохотно оторвал взгляд от своих двух королей, бубнового туза и двух шестерок, одним глазом искоса посмотрев в сторону этого менеджера, от которого я почему-то не ждал ничего хорошего.
Не дожидаясь моей более притязательной реакции, Виталий произнес:
— Помолись, пожалуйста, за наш унитаз, а то он чо-то как-то засорился. Может, Бог ответит тебе.
Ой, какая охрененная шутка. Пару человек в комнате даже улыбнулись.