Недобрый ветер
Шрифт:
Я тоже распалился:
— Подадимся в какой-нибудь маленький городок. Чикаго слишком большой и уродливый — мне он так надоел, да и мой старик тут под боком. В провинции дела, наверное, обстоят получше.
— Верно. Айда на Запад или на Юг, там зимы короткие. Всю жизнь мечтал поглазеть на Запад. Поедем в товарном вагоне…
Нас прямо била лихорадка. Сидя на кромке тротуара, мы строили планы, перебивая друг друга. Казалось, любые трудности ножи нам нипочем.
Вдруг во мраке выросла маленькая фигурка. Это был мой брат.
— Что тебе надо? — спросил я хмуро.
— Я поеду с тобой, Джош, — сказал он тихим голосом.
— Откуда тебе известно, что я уезжаю?
— Слышал
— Даже не мечтай! Ты слишком мал, будешь нам обузой.
— Хови, уговори его, — попросил Джой, и тут я понял, что в конце концов уступлю.
Джой неспроста обратился к Хови — Хови был ему другом. Они часто сидели вместе на школьных ступеньках, греясь на солнышке, и Хови учил Джоя играть на банджо, Иногда Джой пел, а Хови ему аккомпанировал, и лица их светились от удовольствия. Хови, в отличие от меня, был добр и терпелив с Джоем, никогда его не дразнил.
— Почему бы не взять его, Джош? — заговорил Хови.
— Рано ему: силенок у него мало, спутает нам все карты.
— Но ведь он умеет петь… — Хови точно размышлял вслух. — Голос у него приятный и чистый, он почти не фальшивит. Народ охотнее соберется послушать ребенка, чем взрослого певца. Так что Джой себя прокормит.
— Сказал же: он останется, я не беру его, и точка!
— Тогда, Джой, может, нам поехать с тобой вдвоем? А Джош пусть остается и командует кем-нибудь еще.
Хови подмигнул Джою, и мой брат расплылся в торжествующей улыбке. Я страшно разозлился на них обоих, но про себя не мог не признать: если бы художник нарисовал эти исхудавшие лица, озаренные весельем, если бы он смог передать их выражение, мировая вышла бы картина!
Так все решилось, и той же ночью мы с Джоем, крадучись, вышли из дому со старым фибровым чемоданом, в который уложили кое-какую одежонку, рваное одеяло и несколько спичечных коробков. Спичкам я придавал особое значение. Где-то я читал про экспедицию, которая тщательно подготовилась к путешествию, все было уложено, казалось, все учтено. Но она окончилась неудачей только потому, что позабыли такой пустяк, как спички, Я обшарил дом и забрал все коробки, какие попались.
Мы не отдавали себе отчет, на какой серьезный шаг решились. Если я думал о маме и об отце, то только со злостью, и нарочно раздувал эту злость, чтобы в последний момент не струсить. Все мне было нипочем — лишь бы выбраться на свободу.
Хови ждал нас в проулке с банджо и узелком под мышкой. Несколько часов мы поспали на скамейке в парке, а на рассвете пошли в столовку Армии спасения. Она только что открылась, и народу пока было мало. Долговязый человек с усталым лицом, покачав головой, дал нам по миске овсянки, но велел больше не приходить: эта еда — для мужчин, которым целый день стоять в очередях на биржах труда, а не для сбежавших из дому детей.
Уже в первый день я убедился, что Хови был прав, когда вступился за Джоя. На углу улиц Рэндолф и Уобаш мы впервые попытали счастья перед публикой. Вернее, пытали счастье Джой и Хови. Оба были небольшого роста и годились на это дело. Русые волосы Джоя хорошо сочетались с большими карими глазами Хови. Я смешался с толпой, наблюдал за их представлением со стороны.
Джой пел, и золотая челка то и дело падала ему на глаза. Голос его не окреп еще, но был нежен и чист, Хови ему аккомпанировал, точно настоящий артист. Пальцы его бегали, по струнам, он то и дело подмигивал Джою. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на них. Кое-кто улыбался, а чьи-то невеселые лица еще больше мрачнели. Многие протягивали руки к перевернутой кепке Джоя, опускали в нее пятицентовики и другие мелкие
Хови и Джой закончили представление в сумерки. Они набрали семьдесят восемь центов! Мы купили горячих сосисок и буханку хлеба, и еще у нас оставались деньги на завтрак. Мы давились едой и ликовали: можно себе представить, как пойдут дела, когда мы отыщем ресторан или танцевальный зал, где будет пианино! Я буду играть популярные мелодии, Джой — петь. Я недооценивал Джоя. Он утер мне нос.
Давно я так не радовался. На углу улиц Рэндолф и Уобаш мы обрели веру в себя, цена ей — семьдесят восемь центов, но в наших глазах это целое состояние. Как приятно держать в руках заработанные тобой деньги!
Когда стемнело, мы улеглись рядышком под лестницей, ведущей на платформу надземки, и немного поболтали вполголоса, повторяя, будто припев, слова: «Не пропадем, вот увидите, не пропадем!» Так часто твердили одно и то же, что, когда заметили это, весело рассмеялись.
Джой и Хови очень устали. Вскоре они уже спали, прижавшись друг к другу, но я не мог уснуть. Порывы ветра заносили под лестницу клочки старых газет и пыль. Над головой то и дело проносились поезда, но вскоре я привык к грохоту и перестал его замечать.
Какая-то женщина заглянула под лестницу, а потом долго стояла, прислонившись к столбу. Стояла так близко, что я мог дотронуться до нее, но она не заметила нас. По ее лицу текла слезы. Я вспомнил Китти и вздохнул с облегчением, когда женщина наконец поднялась на платформу.
Поздно ночью в ярком свете луны появился полицейский. Увидев нас, он остановился. Я зажмурился, и он решил не будить вас. Постояв немного, он медленно зашагал прочь.
Утром мы плотно позавтракали — дома давно так не ели — и отправились на товарную станцию. У нас оставались деньги на трамвай, поэтому, узнав у прохожих, на какой номер сесть, мы с шиком доехали до железнодорожной станции, денег мы не жалели. Чего там, уедем товарняком куда подальше, потом Хови и Джой дадут еще одно представление, их выручки нам хватит на пропитание, пока не подыщем настоящей работы. У нас оставалась половина вчерашней буханки — съедим ее в дороге.
На товарной станции мы увидели огромное множество стальных путей. Взад и вперед сновали паровозы, тут же грузили вагоны, сцепляли составы — такое вокруг творилось, не описать! Какая-то разношерстная публика — не железнодорожники, а всякие типы, вроде нас, крутились у вагонов, заглядывали в них, ждали сигнала к отправлению.
Заслышав гудок, они прыгали в открытые двери или на буферную площадку, а с нее взбирались на крышу. Если в толпе попадалось приветливое лицо, я осторожно задавал вопросы, пытался выяснить, что к чему, но таких лиц было мало. В тот год все мужчины казались одинаковыми — худые, хмурые, злые. Однако нам все-таки попался один довольно дружелюбный человек. Он сказал мне, что уже пятнадцать лет бродяжничает. Мы признались ему, что пробираемся на Запад, и бродяга без лишних расспросов показал нам нужный состав, добавив, что он уходит в Айову после обеда и на следующее утро будет в Небраске. Нам это подходило: во-первых, Небраска — Запад, во-вторых, далеко от Чикаго.
Я спросил у него про железнодорожную охрану. На самом деле они так жестоки, как пишут в газетах?
— Бывает, — ответил он. — Особенно когда начальство на них давит и грозит увольнением.
Он сам видел, как охранники сбрасывали людей с поезда, но однажды он был свидетелем того, как взбешенная толпа безбилетников столкнула на полотно контролера. А иногда охранники и «зайцы» мирно сидят рядышком, болтают, играют в карты, словно закадычные дружки. Все зависит от случая, как повезет.