Недолго музыка играла
Шрифт:
— Я понимаю, что вы имеете какую-то важную информацию и боитесь передать ее первому встречному. Именно таковой я являюсь в ваших глазах. Но у меня есть опыт расследования криминальных дел. Вы можете выяснить это в моем родном городе. Но на это уйдет слишком много времени. А именно его, как я понимаю, у вас и нет.
— Вы что, работаете в милиции? — скептически спросил Родионов.
— Нет. Если вас интересует род моих занятий, то я — директор ресторана. Работа моя мне нравится, но периодически надоедает, и мне становится скучно. Тогда я развлекаюсь распутыванием сложных криминальных дел. В моем городе
— Судя по тому, что вы сумели найти меня, возможно, вы говорите правду, — тяжело вздохнул майор. — Это верно, у меня нет другого выхода. Хоть кому-то я должен доверять. Сам я даже не могу спокойно выйти отсюда. Если Олега убили из-за пакета, который я ему передал — а это, очевидно, именно так, — то следующим должен быть я. К тому же пакета уже нет. Но как вы собираетесь доводить дело, как вы выразились, до конца, я ума не приложу.
— Мы просто позвоним в ФСБ, у меня есть там знакомые, что избавит нас от лишнего обивания порогов. Как я понимаю, информация представляет собой компромат на кого-то, если из-за нее убивают людей и сбивают женщин на московских улицах…
— Да, — задумчиво протянул майор, — но дело в том, что я уже пытался обратиться в ФСБ. Мягко скажем, меня не стали там слушать. Я плюнул на все и ушел.
— Хорошо, может быть, я попробую изложить дело. Хотя я могу, конечно, только догадываться.
— Валяйте, — буркнул майор и сел в старенькое, почти развалившееся кресло.
Он достал из-за кровати фляжку, открыл ее и жадно припал к ней губами. Лариса почувствовала запах коньяка.
«Нервничает, попивает, — подумала она. — Ситуация для него экстремальная… Ничего, все расскажет…»
Лариса, почувствовав в этот момент свое психологическое преимущество, несколько успокоилась. Она вынула сигареты из сумочки, которую выронила в тот момент, когда майор держал ее за горло, и закурила.
Рассказывать ей, однако, было нечего. У нее в голове были только некие предположения.
— Судя по тому, что вы служите в Чечне, а Олег там работал, то все события связаны именно с ней. И скорее всего, вы обнаружили какую-то связь высокопоставленных военных с чеченскими боевиками. И очевидно, это командный состав.
Родионов кивнул головой и с интересом посмотрел на Ларису.
— Это может быть и торговля оружием, и наркотиками, а может, и что-то похлеще, например торговля людьми. Говорят, что это очень выгодно, — продолжала она.
— Добавьте к этому еще и изготовление фугасных бомб, — вставил неожиданно майор. — Правда, в последнее время полковник перестал этим заниматься. Риск большой, а прибыль маленькая.
— Значит, я права?
— Почти. В торговле оружием господин Сальников замечен не был, но вообще… Вообще он страшный человек, — вздохнул Родионов.
— Вот видите, я и без вас до всего додумалась.
— Да, — махнул он рукой, — но какой в этом толк, если вы ничего не можете доказать, а теперь не могу и я?
— В пакете были компрометирующие документы?
Родионов только молча кивнул головой.
— Но вы-то еще остались, —
— Пока остался, — поправил майор, — да и что толку в моих словах, если доказать ничего нельзя?! Сальников подаст на меня в суд за клевету, а в ходе разбирательства меня уже уберут. Я, кстати, думаю, что это будет сделано сразу после моего прибытия в действующие войска — отпуск у меня уже заканчивается.
— Логично, но если вы мне расскажете все более подробно, то нас будет уже двое, кто знает о происходящем там.
— А вы не боитесь влезать во все это? — с усмешкой поинтересовался Родионов.
— Я бывала во всяких переделках, — скромно заметила Лариса. — Меня уже несколько раз могли убить.
— Хорошо, я вас предупредил, — сурово произнес майор. — Я не буду описывать вам свои детство и юность. Это не очень интересно и довольно однообразно. Отец у меня был военным, и со многими его доводами тогда, в пору моей юности, я был не согласен. Он всю жизнь пытался мне доказать, что надо быть верным своему долгу, и я вырос в атмосфере какого-то робингудовского благородства, в моей семье все искренне любили Родину. По крайней мере, тогда мне так казалось. Все разговоры, которые велись за столом в праздники, касались только армии. Отца, конечно, уважали, но втайне посмеивались над ним. Он мечтал, чтобы я был таким же… И отчасти добился этого — пускай и ценой своей смерти…
И Родионов рассказал Ларисе историю с поступлением в МГУ, гибелью отца и резкой переменой в своей жизни.
— Я иногда думаю, что хорошо, что мой отец погиб еще тогда, — сказал Родионов, делая большой глоток из фляжки, — когда не было перестройки и развала Союза. Все, во что он верил, он унес с собой. Ему не пришлось разочароваться в своих принципах. А мне было очень тяжело служить. Может быть, все это звучит сейчас как бред маразматика и человека, у которого едет крыша, но это так. Вероятно, что все те принципы, которым учил меня отец, впитались в мою кровь, и теперь меня уже не переделать. Хотя и очень бы хотелось.
— Почему?
— Было бы проще жить. Принцип «ничего не знаю, ничего не вижу, ничего не слышу». В армии, а особенно в Чечне, так служат многие. — Лицо Родионова слегка перекосилось, покраснело — спиртное вкупе с жарой действовало на него довольно быстро. — А уж когда я узнал о некоторых, — повторяю, о некоторых! — далеко не всех делах полковника Сальникова, то у меня даже началась глубокая депрессия. Я начал пить, причем, что называется, по-черному. По иронии судьбы, когда меня хотели понизить в должности, именно полковник за меня и заступился. Кстати, его очень ценят в центре. Уж не знаю, за какие такие заслуги!
— А ведь вы лично ненавидите Сальникова, — тихо заметила Лариса.
На какое-то мгновение ей показалось, что сидящий перед ней человек действительно маразматик. И что вся эта история сводится только к выяснению личных отношений.
Родионов вскочил с кресла и нервно забегал по маленькой комнатке. Он был похож на дикого зверя, которого только что посадили в клетку.
— Да, я его ненавижу, — нагнувшись над Ларисой, прошептал он. — Я его ненавижу. Я бы убил его, но не могу. У меня хватает ума не считать себя господом богом. Пусть уж вершат суд те, кому это дано законом.