Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Хрустит трава, вжикает коса. Втянулся Алексей. Сам себя не понимает, рук, ног не чувствует, а все косит. Солнце уже из-за леса вышло, трава сохнет, и луг на глазах хорошеет, расцветает всеми цветами. Слепни начали привязываться. А Алексей косит и косит, как заведенный.
Когда пришел он в деревню — весь в поту, все ладони ободраны в кровь с непривычки. Выпил ковш квасу не отрываясь, полез на сеновал и спал весь день и всю ночь.
А Нюрка, дочка двоюродного брата, сбегала в луга, ходит по деревне, рассказывает:
— Дядя-то Алексей! С гектар, поди,
— А что удивительного? — говорят мужики. — Алешка завсегда был хороший работник.
Пошел Алексей купаться. «Надо все же, — подумал, — программу выполнять. А то отпуск в середине, а все в одной пьянке проходит. Буду теперь купаться».
Окунулся, холодно показалось. Сидит на песке, дрожит. Сам худой, мокрые трусы свисают до колен. Курит папиросу за папиросой.
Ребята к любимому бочагу идут, перекликаются. Один зовет другого:
— Эй ты, заглотыш!
На той стороне речки стога мечут. Сразу несколько стогов заметали, на стогах стоялыцицы в цветастых платьях. А одна молодуха в штанах. Солнце палит. От небольшого ветерка по воде рябь. Хорошо!
Подошли ребята, стали привязываться:
— Нырни с вышки, дядя. Ну, нырни.
Вышка — два бревна, вкопанных торцами в берег. Взошел на нее Алексей, бревна подрагивают. Вода далеко внизу, посмотреть страшно.
Решился Алексей и нырнул. После первого раза осмелел, и качали они нырять с ребятами один за одним. Начали плавать, бултыхаться. Весь бочаг перемутили.
Часа, поди, три купался Алексей. А пришел домой, почувствовал вдруг слабость во всем теле. Лег на койку и заболел.
Третий день болеет Алексей Тюляндин. Жар у него, сухость в горле, голова болит. Медичка ему уколы делает, сестра горчичники ставит, чаем с медом поит, сушеную малину заваривает. А муж сестры — шурин, значит, — как с работы приходит, жженку готовит, в водку сахар пережигает.
Хорошо ходили за Алексеем. На четвертый день он встал и гороху поел с аппетитом. Крупного гороху, сваренного без всяких приправ. Накрошил в него луковицу, полил постным маслом и с аппетитом поел.
На пятый день отправился Алексей в лес, за грибами. Посидел на беломошной сухой поляне в самой середке леса, детство вспоминал. Набрал рыжиков, мелких, с ноготок, твердых, красивых. Нашел четыре белых.
А пришел домой, там уже сидят два родственника из центра сельсовета, из Ершова. Зовут к пиву на ершовский праздник, на Казанскую.
Лихо проносит Алексея машина по тем местам, где почти месяц назад плелся он на подводе. Возвращается Алексей Тюляндин из очередного отпуска.
Он еще не «отошел» от Казанской. И шляпы на нем нет. Где он ее потерял, никак вспомнить не может. Ходили по деревне с гармонью, были в трех домах, стояли на мостике над речкой. Везде потерять можно.
Ну да зачем ему теперь шляпа? Отпуск к концу, а на следующий год он другую купит.
Когда Алексей садится в самолет, ему еще жаль расставаться с родными местами. Но уже в самолете
Ему уже надоело отдыхать и хочется на работу, к привычному своему делу.
О друзьях по работе он думает и улегшись на полку в вагоне. Он похудел, ослаб, но настроение у него хорошее. Алексей представляет, как начнут расспрашивать об отпуске друзья, интересоваться, как отдохнул. А он покажет им большой палец, покрутит словно бы от исключительного удовольствия головой и скажет:
— Во!
Под полкой у него бидон с пивом, пустые чемоданы, две банки с вареньем в вещмешке и ведро с солеными рыжиками.
Вот скоро приедет он, примется за работу. А пройдет год, приблизится время отпуска, опять начнет профорг уговаривать Алексея ехать на курорт. Но Алексей скажет, немного смущаясь, но с полной уверенностью:
— Да куда там… Я уж к себе. В деревню.
Весенний рассказ
Методист областной библиотеки Никольский ехал в командировку весной.
Он опоздал на рейсовый автобус и сел на попутную «Колхиду». Дорога к Ведрову была превосходной — широченное, прекрасно асфальтированное шоссе: машин тут шло уйма, и уехать никогда не составляло труда. И шоферы попуток брали даже меньше, чем стоил билет на автобус. Машины шли с отличной скоростью — одно удовольствие было ехать.
Никольский сидел, покачиваясь на удобном сиденье, еще раздумывал и прикидывал, что нужно в Ведрове сделать. Он любил аккуратность, точность, определенность. Любил составлять план поездки, а потом вычеркивать пункт за пунктом и ощущать удовлетворение, когда все выполнено, план перечеркнут крест-накрест, и можно со спокойной совестью возвращаться.
Шофер опустил боковое стекло со своей стороны, и по кабине гулял ветерок. Странный какой-то ветерок, то временами холодный, то совсем теплый. Правда, и кругом все было не то теплым, не то холодным. Когда, урча на низких нотах, «Колхида» преодолевала глубокие лощины, в них видны были стеклянно сверкавшие речки, возле них кое-где поблескивали даже языки грязноватого, сине-бело-зеленого льда, который пролежит там почти до июня, а на плоских возвышенностях вовсю зеленела нежная травка, отливали синим озими, а прозрачный, сквозной березняк — видно было — уже начинал сплошь опушаться теми сморщенными, величиной в копейку, листочками, что в теплый день пахнут свежеразрезанным арбузом.
Никольский прижимал указательным пальцем правой руки очки к самому переносью. Оправа была чуть великовата, а он видел лучше всего, когда очки сидели точно на положенном месте. Он смотрел по сторонам, продумывал, о чем будет говорить в сельсоветской библиотеке, и слушал, как густой рык мотора поднимается временами октавой выше, то поет и звенит, то недовольно снижает голос.
«Не мотор, а оркестр», — подумал он.
Перед отъездом он зашел на работу к своему приятелю — редактору областной молодежной газеты. Посидели, поговорили. И редактор стал предлагать ему: