Недомут
Шрифт:
– Да ну?
– Постарайся вспомнить и проанализировать, - нежданно-мягко попросил он.
– Ты прождал свои сорок минут, зашел в аудиторию 323. Предстал перед очи комиссии. Тебе начали задавать вопросы, ты с перепугу все переврал. Из восьми вопросов, кажется, ответил лишь на один. Тебе сказали, что все закончено: выходи, мол, абутуриент, свободен... Даже не абитуриент уже. И тогда для достижения своей сраной цели ты сделал то, чего нормальные люди не делают.
– Напомните, - попросил Смурнов.
– Ты говорил лучше Цицерона и Гитлера, - сказал грузный, рисуя на белом листе бездумные закорючки.
– Ты
– Один, как я помню, был урод с лохматыми усиками, а второй
с залысиной. И кроме того, необъятно толст.
– Точно. А бабенка очень злая и лет шестидесяти. Но ты сделал этих уродов, - похвалил хозяин, выводя на белом листе идеально правильный круг.
– Они потом шарахались, когда ты шел по институтскому коридору.
– Правда, что ли?
– не поверил Сммурнов.
– Конечно, правда. Только ты ничего не заметил и все забыл.
Он помолчал, аккуратно штрихуя круг. На свет родилась огромная черная точка.
– Ты работал по совершенным технологиям, очень совершенным. По ним работали Христос и Мухаммед, разговаривая с людьми. Обладая ими, можно доказать все: и черное покажется белым, и дурак покажется гением, и хрен знает чего еще. Ты, конечно, не осознавал механизмы, и они к тебе больше не возвращались. Но это необязательно. Более того, кое-какие из них, как правило, сильнейшие, осознавать вообще запрещается.
– Кто бы мог подумать, - притворно вздохнул Смурнов.
– Да вот, - подытожил клетчатый.
– Судьба у тебя.
Писарь перещелкнул кнопки. Вставил, подкрутил, сел довольный и успокоенный.
– Завязывай, - сказали ему.
– Процесс закончен. Да не спеши, а то гикнешься.
Рожица перекосилась: он обиженно сморщился, засопел.
– Ладно, ладно, - сказал ему поднявшийся белобрыс.
– Твое дело нужное.
Подошел и похлопал писаря по маленькому плечу. Белокур, как все догадывались, обожал людей.
– Что будет дальше?
– спросил Смурнов, с удовольствием покачивая в воздухе туфлей.
– О, дальше будет, - хохотливо пообещал клетчатый.
Голубоглаз-белокур нумеровал записи, жал руки, благодарил присутствующих. Люди поднимались и по одному шли к выходу. Бляха тычком пальца распахнул дверь.
– Дальше для тебя начинаются нелегкие времена!
– объявил его главенство.
– Ну хорошо, - вольготно рассмеялся Смурнов.
...Журнописец пил минералку вежливыми глотками. Генеральный положил эмблемное стило на место.
– Мы видим действия и видим результат, - продолжал Смурнов.
– А фондовый рынок: ну что фондовый рынок? Психологический хаос не поддается прогнозированию. Что касается деловых кругов, то смотрите, какая картина - ведь любое действие имеет противодействие, вы согласны?
Оператор скучал. Такую лабуду заведомо вырезали. И какого черта они сюда?
Позирует, бляха.
– Джордж Сорос, - напомнил он, - всегда просил, чтоб его считали философом, а не спекулянтом. Он считал себя учеником Карла Поппера, однако был куда выше своего учителя, на мой взгляд. Ладно, отвлеклись.
...Кучков зажал. Федеральный, стало быть, служащий. А вот посмотрим,
– Ну конечно, эти треугольники равнобедренны!
– воскликнул обрадованный Ступочкин.
– Конечно, Оксана. Но одно дело увидеть, а другое доказать.
Страшненькая ученица задумалась. Ее математический гений не брал равнобедренность AFD и AED, крайне нужную для победного нахождения площади.
– Тебе не кажется, что AE чем-то напоминает медиану?
– ласково подсказал учитель.
– И правда, - смущенно отозвалась она.
...Через полчаса он вышел на грязный мартовский снег. Снежок, как сказано, угодил в лицо. И как смеялись при этом Елкач, рваный, Шлепа!..
В светлом клетчатом пиджаке, галстуке и серых носках он смотрел на востока-тэвэ, не вздагивая и не мигая, витийствуя о своем и ни о чьем больше. Тот задавал односеренькие вопросы, о причинах и следствиях, об эмиссии и вице-премьере. Алексей Михайлович не молчал, а потом все вырезали, и по вечерним прошел только пассаж и гиблых механизмах и национальных особенностях русской власти.
В девять он набрал Ладонежского. Его заверили в уважении и правоте выбранного ориентира, а также сказали, что администрация области вразумляла и не таких козлов, как давешний федерал. "А чего это ты в ящике зачастил?
– ласково спросил Сергей Владимирович.
– Уж не к Думе ли?" - "К ЗэСу, - со смехом ответил он.
– Буду там тебя крыть." - "Я тебе покрою, - с притворной угрозой сказал Сергей Владимирович.
– Я тебе, спекулянту, устрою жизнь." - "И то верно, - согласился он.
– Устрошь мне экскурсию на кузькуну мать или прогулку к зимовью раков." - "Бурыгину же устроил, - честно признался Сергей Владимирович.
– Жалко оно было, да как же иначе? Совсем совесть потерял, бюджетников заморить собрался. А им и так один хрен, так еще разные жидократы издеваться начнут?" - "Это зря вы насчет евреев. Это ж нация." - "Точно, нация. Арийская, судя по последним данным".
– "И то верно, - рассмеялся он.
– Если по последним-то." "А как Оля?
– вежливо поинтересовался Сергей Владимирович.
– Уже ничего?" - "Спасибо, - ответил он.
– С Олей все нормально, привет от нее." "Это радует".
Он положил трубку. За окном темнилась ночь, разнояркими желтыми огоньками высвечивались типовые башенки. Он подошел и с удовольствием поцеловао ее в губы, минуту и две, оторваться не хотел и не пробовал.
– Я люблю тебя, - сказала полурасстегнутая Оля, касаясь его лица светлыми волосами, мокрыми после душевых струй.
А начиналось все заурядно.
Костяшками пальцев он ударил первого в горло, затем повернулся и завинченным движением кулака врезал второму парню в солнечное сплетение. Он согнулся, и Смурнов добавил нарку туфлей в опущенную голову, несильно, но тот все равно хрюкнул и повалился. Второй стоял живым и с перекошенным лицом, смазанный удар несильно повредил здоровью и способности наносить удары. В руках перекошенного была металлическая труба, неизменная в отечественном буреломе. Он орал матерное, но вперед не шел, медленно водя трубой в ожидании.