Недоподлинная жизнь Сергея Набокова
Шрифт:
Мадам Серт тоже принялась утешать Дягилева, бормоча ему на ухо слова, разобрать которые мне не удалось, а затем все трое медленно направились к входу в «Савой», мгновенно забыв, кто мы и что мы, — забыв даже о нашем присутствии здесь.
— Ну и ну, — хмыкнул мой дядя. — Он сегодня в редкостной форме. Ведь Серж скорее мальчик, чем мужчина. Полагаю, такова цена его величия, но временами это просто пугает. Мои отношения с ним теперь уж не те, что прежде. Нет, совсем не те.
Большего он мне не открыл, ни тогда, ни после. Мой дядя,
22
Есть люди, в которых нацисты распознаются мгновенно. К числу их относится и мой нынешний визитер. Его можно было б назвать красивым, если бы не нижняя часть лица, которая выглядит как старое поле битвы с угрями. На миг он кажется мне смутно знакомым. Но это вряд ли. Ведет он себя с туповатой резкостью.
— Вы — Сергей Набоков? — спрашивает он, показывая мне свой служебный значок.
— Да.
— В таком случае обязан уведомить вас, что у меня имеются к вам вопросы.
— Как вам будет угодно.
Я предлагаю ему стул, стоящий посреди моей холодной, полутемной комнаты. И по какой-то причине решаю, что стоит также предложить ему выпить.
— Где вы это берете? — спрашивает он, когда я наливаю стопочку бренди.
— О, — говорю я, ухитрившись забыть, что раздобыть бренди можно только на черном рынке, — бутылка осталась у меня с давних времен. Держу ее для особых случаев.
— Я — не особый случай, — сообщает он, — но выпить не откажусь.
— Мне кажется, что в наше время особые случаи являются к нам без предупреждения.
— Что это значит?
— Ничего, — отвечаю я. При всей его тупости он почувствовал, что я посмеиваюсь над ним. Я понимаю, что веду себя опрометчиво, что мне нужно написать еще много страниц, но устоять перед искушением не могу. Он — олицетворение всех моих мучителей, которым я недостаточно сильно противился в юности. — Так какова же цель вашего прихода?
— Меня послали задать вам несколько вопросов.
Он отпивает бренди. Затем неторопливо извлекает из кармана пальто некий сложенный документ и аккуратно разворачивает его. Затем, нахмурясь и искоса поглядывая на меня, читает то, что в нем сказано.
— Вы русский?
— Да, это вполне очевидно.
— Ничего очевидного не существует, — заявляет он.
— Вы совершенно правы. Да, я русский эмигрант. У меня нансеновский паспорт — хотите взглянуть?
— Не нужно. Вы приехали в Берлин восемнадцатого мая сорок второго года. Из Праги. А до нее жили в Восточной марке. И сидели в Лиенце в тюрьме. По какой, позвольте узнать, причине?
— У вас в руках документ, в котором все сказано, — говорю я. — Зачем же спрашивать?
— Я хочу услышать ваши объяснения.
— Я был арестован по статье сто двадцать девятой «б» австрийского уголовного кодекса.
— И что это за статья?
— Примерно
— Что вы говорили в свое оправдание?
— Так ли уж это важно? Меня признали виновным. Я отсидел мои пять месяцев и вышел на свободу.
— Причина приезда в Берлин?
— Поиски работы. Контору, в которой я недолгое время служил в Праге, закрыли. И мой двоюродный брат посоветовал мне поехать сюда, поскольку многие министерства нуждаются в квалифицированных переводчиках.
— И вы устроились в Министерство народного просвещения и пропаганды?
— Совершенно верно.
— Часто ли Министерство берет на работу русских, которые не являются гражданами Рейха?
— В Министерстве работает довольно много русских.
— Чем они занимаются?
— Как правило, переводом документов. Мы — бесценный ресурс. И необходимы Рейху для успеха восточной кампании.
Он мрачнеет.
— Разве нет умеющих делать это немцев?
— Мы прожили в Берлине двадцать пять лет, однако никто не потрудился выучить с нашей помощью русский язык. Поэтому, да, Рейх нуждается в нас. Можно даже сказать, что Рейх зависит от нас.
— Рейх зависит только от силы немецкого народа, — находит, по-видимому, нужным объявить он. — Достаточно и ее.
— Вы ставите под сомнение разумность кадровой политики Министерства?
Он оставляет эту дерзость без внимания. Некоторое время мы молча сидим в полумраке. Затем он замечает бумаги на моем столе — я писал перед его приходом — и с подозрением осведомляется:
— Это работа из Министерства?
— Да, — отвечаю я и протягиваю ему один лист. — Поднимите его к свету. Видите? Водяной знак Министерства.
Сообщать ему, что в последние несколько месяцев я каждый день утаскивал из Министерства по одному драгоценному чистому листу, — точно так же, как мои коллеги растаскивают по домам туалетную бумагу, — пожалуй, не стоит.
— Но это написано не по-немецки и не по-русски.
— По-английски, — говорю я. — Я также перевожу на английский. Вообще владею не одним языком. Как вам, наверное, известно, в настоящее время Рейх сражается на нескольких фронтах.
— И побеждает на каждом, хайль Гитлер! Стало быть, вы и сейчас работаете в Министерстве?
— Конечно, — вру я. — Нас попросили работать на дому, чтобы не сосредотачивать наш жизненно важный вклад в военные усилия Рейха в здании Министерства, которое могут, упаси Боже, разбомбить. До сих пор ему улыбалась удача.
— Наша противовоздушная оборона превосходна. А Британия теряет бомбардировщики и их экипажи в непосильных для нее количествах.
— Рад это слышать.
— Я так понимаю, образование вы получили в Британии?
— Да. Провел там несколько прекрасных лет.
— И могли бы сказать, что сохранили о ней любовные воспоминания?