Недоразумение в Москве
Шрифт:
– Ну и толчея! – поразился Андре.
В баре было дымно и шумно. Нашелся единственный свободный столик, зажатый между молодыми американцами, заливавшимися звонким смехом, и французами зрелого возраста, которые громко шутили. Немцы из ФРГ – здесь принималась только западная валюта – пели хором. На проигрывателе крутилась пластинка – джаз, но его было едва слышно. И все же приятно было вновь ощутить вкус виски, вкус парижских вечеров с Андре, с Филиппом. (Там жарко; они сели бы на террасе где-нибудь на Монпарнасе.)
– Приятно тебе вновь оказаться на Западе?
– Да, хотя бы ненадолго.
Он сжег все мосты. Никому
– Делегации гуляют! Это похуже свадьбы цирюльника [5] ! – мрачно отметил он.
5
Очевидно, аллюзия на комедии Бомарше «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность» и «Безумный день, или Женитьба Фигаро».
– Хочешь, уйдем?
– Конечно, нет.
Он оставался, чтобы доставить удовольствие Николь; но вернуться сюда ему не захочется; как, впрочем, и Маше, ей было явно не по себе. (Русских здесь не было, кроме двух ярко накрашенных женщин, явно ловивших денежных клиентов.) Место, однако, было славное, открытое – или, по крайней мере, приоткрытое в мир. Высокий негр в красной рубашке танцевал один, и люди отбивали ритм, хлопая в ладоши.
– Отлично танцует, – сказала Николь.
– Да.
Андре сидел с отсутствующим видом. Уже несколько дней он то и дело прижимал палец к щеке на уровне десны.
– Болит? Покажись дантисту.
– У меня ничего не болит.
– Тогда почему ты все время щупаешь щеку?
– Проверяю, не болит ли.
Был период, когда он считал себе пульс по двадцать раз в день, уставившись на стрелки часов. Мелкие безобидные причуды, и все-таки знак. Чего? Что жизнь перестает радовать вас, что вас подстерегает сенильность. Сенильность. Она помнила наизусть определения из Ларусса [6] , поразившие ее своей асимметричностью. Ювенильность: юность. Сенильность: ослабление тела и ума, вызванное старением.
6
Имеется в виду энциклопедия, выпущенная издательством Ларусс (Librairie Larousse).
Юрий и Николь ушли сразу после завтрака, а Андре остался с Машей на урок русского языка. Он протянул руку к графинчику с водкой:
– Хватит на сегодня работать. – И добавил с досадой: – Память у меня совсем сдала.
– Нет, что ты; ты отлично справляешься.
– Я не запоминаю того, что учу. Выучу и тут же забываю.
Он отхлебнул водки, и Маша неодобрительно покачала головой:
– Никогда не привыкну к такой манере пить.
Она осушила свою рюмку залпом.
– Действительно, выучить язык за месяц – это смешно, – вздохнул он.
– Почему за месяц? Вам ведь особо нечего делать в Париже?
– Нечего.
– Так останьтесь подольше.
– Почему бы нет? Я поговорю вечером с Николь.
В эти прекрасные летние дни Москва
Они были далеко не так дисциплинированны, как представлялось Андре: переходили улицу на красный свет так же спокойно, как и на зеленый. Ему вспомнился разговор за завтраком с Юрием.
– Юрий меня не убедил, – сказал он.
– Нет, уверяю тебя, он прав, – ответила Маша.
Они говорили о недавно заключенных соглашениях с «Рено», и Андре удивился, что СССР планирует выпустить 600 тысяч автомобилей для личного пользования, вместо того чтобы улучшить дорожную сеть и работу общественного транспорта. Но общественный транспорт и так хорошо работает, говорил Юрий, а строить дороги, прежде чем население ощутит в них потребность, было бы неверной политикой: оно само их запросит, когда появится достаточное количество машин. Даже при социалистическом режиме граждане имеют право на удовлетворение некоторых личных потребностей. Правительство прилагает грандиозные усилия, развивая производство товаров потребления: это достойно всяческих похвал.
– Ты думаешь, вы сможете построить социализм, приумножая уступки частной собственности?
– Я думаю, что социализм строится для людей, а не наоборот, – ответила Маша. – Надо немного заботиться и об их насущных интересах.
– Да, конечно.
А что он, собственно, себе воображал? Что здесь у людей другие интересы? Что они не так привязаны к материальным благам? Что социалистический идеал для них заменяет все остальное?
– Китайцы обвиняют нас в ренегатстве, это абсурд; и речи нет о возвращении к капитализму. Но, пойми, этот народ столько перенес: в войну, в период восстановления. Мы и сейчас не избалованы. Нельзя бесконечно держать нас на голодном пайке.
– Не в голодном пайке дело. Мое детство было труднее, чем у Василия. И моей матери нелегко пришлось в жизни. Она счастлива – ну, насколько это возможно в восемьдесят три года, – но оттого только, что ей немного надо.
– Почему ты говоришь: насколько это возможно в восемьдесят три года? Знать, что у тебя за плечами долгая, наполненная жизнь, – это должно греть душу.
Маша нарочно перевела разговор в другое русло. Она не любила говорить с Андре об этой стране, которую считала своей: критиковал он СССР или хвалил, она привычно одергивала его с ноткой раздражения.
– Ты слишком абстрактен, – часто говорила она.
Он оставил тему.
– В восемьдесят три года у тебя больше нет будущего; это лишает всякой прелести настоящее.
– Мне кажется, что если я доживу до этого возраста, то буду целыми днями сама себе рассказывать свою историю. Это потрясающе: восемьдесят три года за плечами! Сколько она повидала!
– Даже я повидал немало. И что от этого осталось?
– Да не счесть! Все, что ты рассказывал мне вчера: про твое пребывание у Красных соколов [7] , про избирательные стычки в Авиньоне…
7
Молодежное движение, в том числе и во Франции.