Недостойная старая дама
Шрифт:
Эрнест. Она лежит наверху. Это случилось у нее в спальне. Сидела на стуле. Нам оставалось ее только положить на кровать. Они собирались в кино. Представляешь, как Розали напугалась…
На кухне, куда между тем вошел Пьер, полный порядок. У раковины сушится вымытая после ужина посуда. Сквозь открытое окно виднеется тихое вечернее небо. И слышится голос Эрнеста:
— Тут уж я ей срочно понадобился, этой шлюхе! Но теперь ты ее не ищи — сбежала наша Розали и машину увела, как полагается! А ты как думал?..
Пьер замечает на столе маленький сверточек. Он берет в руки пакет, на котором написано его имя, разворачивает его. На белом
Пьер бережно складывает бумажку и прячет ее в карман вместе с двумя катушками, вздыхает и обращает измученный взгляд к потолку, откуда все еще слышится грохочущий голос ни на минуту не умолкающего Эрнеста:
— Как и Альфонс, кстати! Только тот еще прежде удрал! В Тулон! А ты и не знал?! Да он же там купил себе магазин обуви! Новый! А на какие деньги, скажи?! Да уж тут спрашивать не приходится! Доказательств все равно не найдешь!.. Ведь, надо думать, у старухи были кой-какие сбережения?! Или она просто все заложила! Во всяком случае, я-то уверен: все, что у нее было, она ему сбагрила… Но ведь нет же такого закона, который мог бы ей помешать!
В опустевшей спальне стоящий у кровати Эрнест и тяжко рухнувший на стул Альбер частично скрывают от нас тело мадам Берт. Она лежит совсем одетая, в башмаках и кажется такой маленькой в этой огромной кровати. Ее шляпка лежит сбоку в ногах, на покрывале.
Закрыв лицо руками, Альбер тихонько плачет. Пьер остановился на пороге, так и не решившись войти.
Альбер (глядя на мать, в отчаянии). Но, Берт! Берт… Я тоже… тоже хотел… (Плачет.)
Ресторан «Лас Вегас». День.
В пустом, еще не открытом для посетителей зале ресторана молодые друзья Пьера настраивают инструменты. Часто останавливаясь, сначала тихо, они мало-помалу все громче и уверенней начинают играть ту песенку, под которую шли первые кадры фильма.
«Выйдешь замуж в двадцать лет
И быстро, оглянуться не успеешь,
Родишь троих, а то и четверых,—
И тут уж некогда и дух перевести.
Покупки и мытье посуды,
Уборка дома, завтрак всем подай,—
Весь мир провалится,—
Она и не заметит…
Что ж, надо плакать,
Иль смеяться?!
Завидовать ли ей, иль пожалеть?!
Трудно ответить!
Не видишь ведь,
Как время убегает…
Запах кофе на плите—
Вот и весь твой мир!
Дети, вон, шалят,
И муж покуривает трубку…
А дни бегут, бегут…
Вот только, кажется,
На свет родились дети,
А время уж прощаться…
И уж не стираешь их бельишко
И не гладишь…
Иль смеяться?!
Завидовать ли ей,
Иль пожалеть?!
Трудно мне ответить…
Не замечаешь ведь,
Как время убегает…
А по воскресеньям что она видала?
Костюм разглаженный иль платье,
Да две-три веточки или цветок
В столовой, на обеденном столе…
Когда вся жизнь свелася
К бесчисленным шагам
Меж кухонным столом и шкафом,
Как между молотом и наковальней,
Тогда что ж, надо плакать?
Иль смеяться?!
Завидовать ли ей,
Иль пожалеть?!
Трудно мне ответить!
Не замечаешь ведь,
Как время убегает…»
Склонившись к столу, под дежурной лампочкой Пьер рассматривает фотографии, которые он успел напечатать с пленки, оставленной ему Розали. Он раскладывает их на столе. Это обычные любительские, не все достаточно удачные фото. И на всех них — сияющая мадам Берт.
Вот она склонилась над фонтаном, разбрызгивая ладонью воду. Вот она стоит перед машиной на краю дороги, а позади нее виднеется море. А тут, держа над головой зонтик, она сидит на песке, на пляже, и так далее, и так далее. А вот и та фотография, которую снимал Птижан в минуту отъезда Альфонса. И, наконец, портрет мадам Берт, который Розали, должно быть, сняла перед приездом Пьера и Альбера.
Музыка затихает, и слышится закадровый голос автора:
— Если разобраться, она прожила две жизни. Первую жизнь она прожила как дочь, жена и мать, а вторую просто как мадам Берт, одинокий человек без каких-либо обязанностей, со скромными, но достаточными средствами. Первая ее жизнь продолжалась без малого шесть десятков лет, а вторая — не больше полутора года…
На экране мадам Берт.
Маленькое личико, с глубокими морщинами, с большим ртом и тонкими губами, а в общем чем-то очень приятное.
…Она познала долгие годы рабства и короткие месяцы свободы и вкусила хлеб жизни до последней крошки.