Недурная погода для рыбалки
Шрифт:
– Так что теперь для вас стало нормальным убивать людей, стариков и женщин?
– Ради дела, разве вы этого не понимаете? И что значит одной жизнью больше или меньше – вашей или моей? Мы же все лишь расходный материал. Сколько человек вам пришлось убить за время своей работы? Десять? Двадцать?
– Я не делаю зарубок на стволе своего пистолета, если вы это имеете в виду, – сказал Шавасс, чувствуя себя странно неловко.
– Вам когда-нибудь приходилось убивать женщин?
У Шавасса пересохло во рту и на короткое мгновение в его памяти всплыло лицо
Росситер улыбнулся, на его странном безгрешном лице появилось что-то очень похожее на сочувствие.
– Я так и думал. Так что разница между нами заключается только в том, из-за чего мы это делаем. Первый и самый важный урок, который следует усвоить, состоит в том, что важно не то, что мы делаем, а важно почему мы это делаем. Я служу своему делу – борюсь за свободу для каждого человека, справедливость, равенство. А вы можете сказать тоже самое? Что вы защищаете, Шавасс? Империализм, капитализм, церковь, повсюду распад, люди задыхаются и гибнут, лишенные возможности дышать. Боже мой, когда я думаю о годах, которые я потратил, служа упадку.
– При всех недостатках моего общества я предпочитаю идти своим путем, а не вашим. Сколько людей погубили китайцы во время войны? Миллион или больше, и все во имя своего дела.
Похоже, Росситеру все это надоело.
– Вы просто не понимаете. Ничто не имеет значения – один человек или множество. Шавасс, мы работаем ради завтрашнего, а не сегодняшнего дня.
Это было прямой противоположностью тем принципам, в которых он вырос и которым был призван служить. Шавасс понимал, что он просто зря тратит время, но не оставлял своих попыток.
– Таким образом годится все, даже превращение Монтефиори в наркомана?
– Я впервые встретился с Монтефиори после своего возвращения в Европу, когда кончилась корейская война. Мои руководители отправили меня в Вену, так как решили, что я нуждаюсь в психиатрическом лечении, чтобы ликвидировать последствия того, что им нравилось называть промыванием мозгов по-корейски. Монтефиори уже несколько лет принимал наркотики. Однажды нам позвонили из частного санатория, в котором он находился, и сказали, что он очень тяжело болен. Они думали, что ему нужен исповедник.
– И послали вас?
Росситер кивнул.
– Так началась наша плодотворная дружба. Он, как бы это сказать, привязался ко мне. Когда я окончательно решил расстаться со Святым Орденом, то убедил Монтефиори, что он нуждается в покое и уединении, и он купил это поместье на вымышленное имя. Тогда он был в очень плохом состоянии. В течение последующих трех лет я должен был ухаживать за ним, как за ребенком.
– В промежутках между выполнением заданий для ваших начальников в Пекине.
– В Тиране, Шавасс, давайте уж будем точными. Албания доказала, что является для нас весьма удобным европейским плацдармом. Конечно, китайцы считали, что по определенным причинам я представляю для них необычайную ценность. Потому что они как правило находятся в трудном положении. Англичанин может сойти за русского, если знает язык, а что делать
– Масса китайцев из Гонконга и с Малайских островов сейчас живет в Великобритании.
– Но все они известны и состоят на учете – и вероятнее всего, что МИ-6 (британская контрразведка – прим. пер.) или Специальное Бюро регулярно их проверяют. Гораздо лучше быть там и вроде бы не быть, если вы понимаете, о чем я говорю.
– И именно для этого была организована ваша деятельность по обслуживанию нелегальных иммигрантов?
– Совершенно верно, но это была не моя деятельность – этим занимался Жако. Это он вез этих людей через Ла-Манш на перегруженном суденышке. Из Вест-Индии, Пакистана, Африки, самой Индии, и вполне естественно, там могло оказаться и несколько китайцев из Гонконга.
Действительно, это была неплохая идея, и Шавасс кивнул.
– Вы заслуживаете отличной оценки за использование ваших умственных способностей. И, конечно, Хо Дзен был не первым?
– Если я скажу, скольких мне удалось переправить, вам станет плохо.
Он добродушно улыбнулся, и Шавасс пожал плечами.
– Но теперь с этим покончено, и они будут не слишком довольны, когда вы вернетесь.
– Ну, не знаю. Это не могло продолжаться бесконечно и, кроме того, я везу вас, весьма ценный приз.
Шавасс не нашел, что сказать, чтобы стереть улыбку превосходства с лица Росситера, и потом он по какой-то причине вспомнил свой разговор с отцом да Суза.
– Да, я почти совсем забыл, у меня есть для вас послание. – Он лгал весьма убедительно. – От да Сузы.
Эффект был потрясающим. Казалось, Росситер сразу как-то съежился.
– От отца да Сузы?
– Совершенно верно. Он служит священником в Ост-Индских доках в Лондоне. Когда мне понадобилась информация относительно вас, он оказался вполне подходящим человеком.
– И как он себя чувствует? – Голос Росситера буквально превратился в шепот.
– Прекрасно. Он просил передать вам, что не проходит и дня, чтобы он не вспоминал вас в своих молитвах. Он был весьма уверен, что я должен сказать вам это.
Лицо Росситера стало совершенно белым и он проговорил сквозь стиснутые губы:
– Я не нуждаюсь в его молитвах, вы меня поняли? Никогда не нуждался и не буду нуждаться в будущем.
Дверь в спальню открылась и появилась Фамия. На ней был дождевик и головной платок, а в руке она держала небольшой чемодан. Она совершенно не обратила внимания на Шавасса и повернулась к Росситеру.
– Я готова. Отнести это вниз на катер?
На короткий миг, несмотря на присутствие Шавасса, они оказались как бы совсем одни, охваченные этой удивительной близостью, присущей только людям, безнадежно влюбленным друг в друга. Для Шавасса это было, пожалуй, самым интересным открытием. Было совершенно очевидно, что Росситер искренне любит девушку.
Он положил руку ей на плечо и подвел к двери.
– Да, отнеси свой чемодан на катер. Я приду позже.
Один из охранников открыл дверь. Фамия взглянула сквозь Шавасса, словно его там и не было, и вышла.