Неформат
Шрифт:
— Ну и берлога у тебя! — сказал я, оглядываясь.
— Что, впечатляет?
— Подавляет!
— А Верку заценил? Правда, когда она за столом, ноги толком не рассмотреть. Сейчас скажу, чтоб кофе принесла. Так?
— Подожди, Санька, — оборвал я. — Я тут не на экскурсии. Не надо мне никого показывать. А главное — меня не надо никому показывать.
Санька погладил себя по русой, хорошо остриженной башке:
— Моссад?! Ну ты даешь! Ты же опер!
Я подошел к окну, посмотрел на Москву, вздохнул. Полный идиотизм, конечно. И сказал:
— Нет, не Моссад. Просто, щекотливое частное поручение. Некие не
Санька тоже подошел к окну, тоже уставился на Москву. Кивнул. Хлопнул меня по плечу:
— Да ладно, Боренька. Перемелется. У меня тут, знаешь, тоже поручения порой возникают на грани фола. Законы у нас — как забор. Чтобы усидеть — одна нога по эту сторону, другая — по ту. И только одна мысль — как бы яйца не прищемили.
Посмеялись.
— Что это мы все об абстрактном, — сказал Санька. — Конкретные срочные проблемы есть? Которые до завтра не ждут?
— Есть.
Я помахал двумя телефонными карточками. Санька насторожился:
— Кредитки? Какие-то они у вас пестренькие. Пляжные.
Это у вас они какие-то невыездные. Мне надо звякнуть в Израиль.
Санька ушел сворачивать сегодняшнюю деятельность, а я позвонил Умнице на мобильник.
Умница был мною недоволен:
— Светик, ну что же ты так долго не звонила? Я же извелся. Ты же лишнюю бутылку виски везла, а сейчас, после Беслана, всех, говорят, шмонают. А тут еще у меня друг пропал…
Мы оба прислушались к сдавленным женским рыданиям.
— Ленка, — сказал я.
— Ну и дура же ты, Светик! — возмутился Умница. — У меня никого кроме тебя нет! У нас же все серьезно. Ты даже не представляешь, Светик, насколько для меня это все серьезно. Вопрос жизни и смерти.
— Уже? — искренне удивился я. Не ожидал я такой оперативности от стариков. Но скорее этот гад разыгрывает спектакль из-за Ленки, пытаясь воспользоваться моей внезапной пропажей без вести. Да однозначно, из-за нее! Если нас прослушивают, то какой смысл называть мой «приятный мужской баритон» Светиком.
— С тех пор как мы пили «Метаксу», Светик. Все началось с «Метаксы».
«Метаксу» я пил с Умницей один раз в жизни. Когда он понял, что Ленка для него потеряна и притащился ко мне с бутылкой редкого в то время греческого коньяка и свежесочиненной песней про подлеца-разлучника. Поэтому упоминание «Метаксы» мне не понравилось. Неужели он до сих пор жаждет реванша?
— Началось с «Метаксы»? — переспросил я. — А мне до сих пор казалось, что кончилось…
— Вернее, началось бы, если бы не этот козел, — со значением, интимно перебил Умница.
Ту «мировую» бутылку мы распили втроем. У меня сидел Витек, после госпиталя, и мы думали, как ему жить дальше.
— Почему это Витек — козел?
— Да нет, Светик, я не о нем. Я о настоящем, который не давал начать пить своим «ме-ме». Ну, ты же помнишь, когда это было. В каком году кончились батарейки. Конец он и в Африке конец, — Умница как-то издевательски хмыкнул.
Не, ну вряд ли он имел в виду то, что я подумал. От него можно ждать почти любой подлости, но далеко не любой пошлости.
— В Африке? — я попытался извлечь из фразы хоть что-то конкретное.
— Ну какая же
— По ней платят?
— Идиотка! — обреченно констатировал Умница. — Светик, ну ты же еврейка! Это важно. Ты же не безграмотная. Такса хороша тем, что у нее нет руки. Только нога. Все, Светик, не звони мне больше. А то у меня, дорогой и горячо любимый товарищ Светлана Ильинична, от твоей тупости тоже батарейка кончится… Мне две ложечки, как всегда! — крикнул он кому-то в сторону.
Ясно кому, конечно. Вообще-то любящая жена при скоропостижной пропаже мужа не должна варить кофе посторонним мужикам. У нее руки должны трястись, а глоток в горло не лезть.
— Слушай, ты… — не выдержал не то, чтобы я, а кто-то мохнатый с низким лбом, проживающий на задворках меня.
— Все! — оборвал Умница. — Пусть осуществится естественный отбор по интеллекту. Я сделал для тебя все что мог!
— Э! — запротестовал я в умолкнувшую трубку.
— Все, Светик. Симхат Тора начинается. Мой религиозный долг — выключить аппарат связи. Пока-пока, сладкая моя!
И этот вундеркинд действительно отключился. Ну, если я вернусь…
Поостыв, я еще раз прокрутил наш разговор. Ладно, Ленка-Ленкой, дома разберемся, если я вдруг неожиданно вернусь из командировки. Но Умница точно бросал мне какой-то спасательный ребус. Разные у нас с ним стили мышления. И ощущение у меня было, как у льва, которому тыкали в морду палкой… Или как у собаки. Как у таксы. Как у таксы, напившейся «Метаксы». И еще где-то рядом ходит козел. И что мне делать с этим зоопарком?
Ну, такса-метакса это, конечно, не случайная рифма. Это такса без «ме». Без козла, то есть. Значит, «Метакса» и козел — это маскировка таксы. Умница не хотел произносить слово «такса» напрямую, значит боялся, что это слишком просто и если прослушивают, то разгадают. Ага, просто, проще некуда. А что прослушивают он, кажется, уверен. И про «жизнь и смерть» как-то не жизнеутверждающе у него прозвучало. Вообще-то он паникер. Но слушать его могут, почему же старикам не подслушивать моих друзей, раз Ривка погибла, а я исчез. Должны прослушивать — силы и связи позволяют. Значит, звонить Умнице больше нельзя, во всяком случае он этого очень боится. Следовательно, он должен был дать мне какой-то контакт, другую связь. Скажем, адрес. Улица Таксовая? Улица Таксистов? Улица Норная? Или улица имени Т.А. Кса? Сам он идиот! Наверное, все-таки, не адрес. Тогда телефон.
Конечно, телефон. Потому что Витек и «Метакса» были в 1982 году. Ну да, перед смертью Брежнева. Потому что похороны мы наблюдали по телеку вместе с Витьком. Тут однозначно, здесь и «кончились батарейки» — Брежнев был, по слухам, на кардиостимуляторе и «дорогой и горячо любимый товарищ Светлана Ильинична». М-да, ведь Умница действительно под конец правильно злился — ему пришлось транслировать почти открытым текстом. Вот же, блин!
Ну хорошо, значит четыре цифры номера у меня есть, причем последние, потому что про «Метаксу» было раньше. Теперь такса. «Еврейка», «не безграмотная»… Значит, нашу «таксу» напишем на иврите. Напишем ее, дорогую, ивритскими буковками и получим - «тет», «куф», «самех» и «хей».