Неформат
Шрифт:
— Три с половиной чего? — Светику, кажется, было не слишком любопытно, а просто мешала оборванная фраза.
Санька зашарил взглядом по потолку. Светик обернулась ко мне. Я вздохнул и проявил мужскую солидарность:
— Три с половиной лимона карточного долга, конечно. В рублях, да, Санька?
Но Санька, как оказалось, лепил перед Светиком совсем не тот имидж, который я помнил:
— Боря! — возмутился он. — Ты отлично знаешь, что я не картежник! Света, это мои предки. Две бабушки и полтора дедушки. Все они находятся на полном моем иждивении.
Мы со Светиком
— Ы? Этта… Второму деде че, трамваем ноги оттяпало?
Но Санька уже продумал легенду и его было не сбить:
— Нет, Света. Просто мой сводный двоюродный брат участвует в половине расходов только по этому общему дедушке. Константину Макаровичу Внукову.
Что для Саньки было первой попавшейся ассоциацией, для Светика оказалось давно и сильно ненавидимым форматом. Она дернула всеми мимическими мышцами и пробормотала:
— Апэчэ. Ахха… Александыр, уверена, что ты наизусть «У Лукоморья» выкладываешь.
Санька дал правильную реакцию. Потому что не знал, какую надо. Он смолчал. И повторил, глядя мне в глаза:
— Зачем вы с тестем выперли меня с работы?
— Я. С тестем. Или без тестя. Не. Выпирал. Тебя. С. Работы, — сказал я со всей возможной доступностью. — Я. С тестем. Не «мы». Санька, это же так просто.
— Твоего тестя зовут Наум? Ты ему звонил из моего кабинета?
— Моего сводного тестя зовут Наум, — не удержался я. — Но я не звонил ему из твоего кабинета. Не звонил. Я от него как раз и скрываюсь. А звонил я Фиме. Светик, ты можешь это подтвердить. Помнишь, ты еще удивилась, что после разговора с Фимой я так быстро тебя нашел? Ты ведь помнишь, когда я позвонил тебе в первый раз?
— А че тут помнить, — Светик взяла мобильник, потыкала в кнопки и сказала Саньке. — Во. В среду. Около шести было. Мутант мне на стационар звонил. Но аккурат в промежность Алконоста и Кисюка, я внутренним оком фиксанула.
— Примерно совпадает, — признал Санька. — Ну и что? Может, он в два места звонил. Или в три. Я же к нему, как к другу. Не контролировал.
— А ты, блин, проконтролируй! — заорал я. — У тебя остались связи в банке? Верунчик какой-нибудь, или Олюнчик? Возьми счета на международные разговоры!
— Тогда объясни, — кивнул Санька, — зачем твой тесть…
— Дисконнект! — приказала Светик, жалостливо на меня посмотрев. — Мутанту тут я верю. Этта не он тебя отмодерировал. Ахха… Мутант, зачем твой тесть Оксюморона обижает?
— Потому что он хочет меня убить, — сказал я честно, понимая, что лучше бы было что-то придумать.
— Беспесды? — восхитилась Светик. — Че, и сюжет сможешь связать?
— Я смогу! — вдруг обрадовался Санька. — Вот и Плоткин говорит то же самое, что Наум этот хочет его убить. Значит, тесть Бори — арабский террорист, — он гомерически захохотал, потом помрачнел. — Только это все равно не объясняет зачем надо было меня увольнять.
— Мож, рискнем послушать Мутанта, не комментя, а то не продвинемся ни разу, — предложила Светик и, взглянув на Саньку, вздохнула, — ну, этта… перебивать не будем, а пусть договорит?
Так я получил последнее слово. Оно
Санька тупо покивал головой, у Светика заблестели глаза:
— А за что, за что Наум хочет тебя сделитить?
— Я слишком много знаю. Только не знаю, что именно, — признание мое переполнялось истинной тоской, поскольку было выстраданным. Это, наверное, чувствовалось. Потому что Светик подсела поближе, уложила белое яичко личика на подставку ладошек и, жалостливо понизив голос, прохрипела:
— Мутантик, ты не того… не зыдыхай так явно, не висни… детализируй.
Я, кажется, действительно устал. Во всяком случае, как-то вяло изложил им канву происшедшего со мной, начиная с приезда в Наумову сукку. Слыша себя словно со стороны, я почти удивлялся — что этот мудак несет.
— …в общем, — закончил я изложение, — Плоткин может знать больше. Во всяком случае, он уже созрел для чистосердечного общения.
16. Лебедь, рак и щука
Сначала, сидевший перед нами на табуретке, пристегнутый к ножке стола Плоткин был похож на щенка, накрытого железным корытом — каждое слово он воспринимал, как оглушительный удар по дну и втягивал голову в плечи. Даже неприятно было смотреть на такую перепуганную добычу. Отвечать на вопросы он отказался отчаянным сдавленным голосом:
— Зачем? Все равно убьете. Давайте уж сразу.
— Чиста партизан, — оценила Светик. — Давай лучше частями?
— Расчленять предлагаешь? — оживился Санька. — Топор нести?
— «Я выберу звонкий, как бубен, кавун — и ножиком выну сердце!» — хрипло продекламировала Светик.
Но Плоткин, потерявший вместе со свободой и чувство ну, не юмора, а адекватности, мученически умирать не хотел еще сильнее, чем просто умирать. И слабым голосом смертельно больного человека разрешил:
— Спрашивайте…
Наш прайд допрашивал Плоткина долго и бестолково. Собственно, гордое слово «прайд» было здесь абсолютно неуместно. Мы были похожи на трех зверенышей, которым швырнули для тренировки подраненного кролика. Каждый пытался ухватить покрепче и утянуть в свою сторону. Саньку больше всего интересовало где деньги лежат. Меня — откуда они вообще взялись. А для Светика самым интересным были нестандартные ходы, отношения между фигурантами, возможные убийцы Кабанова и запланированные пути исчезновения денег и Плоткина. Нам помогала лишь уверенность Плоткина, что мы и так знаем многое из того, о чем спрашиваем. Он, кажется, усматривал в этом какой-то дьявольский замысел, заметно нервничал и подолгу обдумывал каждое слово.