Нефть!
Шрифт:
Бэнни сидел в своей прежней комнате рядом с кабинетом отца и читал, когда к нему постучались, и вошла жена Джека Деггана, одного из заключенных в тюрьме рабочих, и, заливаясь слезами, стала рассказывать ему о том, что переживает ее муж и его товарищи. Она умоляла его поехать их навестить, чтобы убедиться в справедливости ее слов, и он был так слаб, что согласился. Это было, конечно, большой неосторожностью с его стороны, со стороны молодого "нефтяного принца", который старался нарастить на себе как можно более толстую кожу для того, чтобы помогать в делах своему старому отцу и наслаждаться жизнью в обществе всесветной любимицы публики. Бэнни знал, что он поступает дурно, а потому ничего не
В тюрьму его впустили без всяких затруднений. Начальство так привыкло к тюремной обстановке, что не представляло себе, какое впечатление эта обстановка может произвести на юного идеалиста. Эта старая тюрьма была, очевидно, построена архитектором, желавшим довести заключенных как можно скорее до сумасшествия. Все эти "клетки", в которых сидели преступники, не имели, подобно всем вообще тюремным камерам, дверей с замками, но представляли собой вращающиеся башни, и когда вам нужно было в такую башню ввести заключенного или, наоборот, вывести его из нее, то ее приводили во вращательное движение и вращали до тех пор, пока отверстие, сделанное в одном ряду железных прутьев, совпадало с отверстием в другом ряду. Самое же вращение производилось при помощи ручного ворота и сопровождалось страшнейшим визгом и скрипом заржавленного железа. Таких "клеток" было три; они были поставлены одна на другую, и вращение одной вызывало такой же отчаянный скрип и лязг в двух других. В течение сорокалетнего существования этой тюрьмы десятки людей сошли с ума, вынужденные слушать эти ужасные звуки во все часы дня и ночи.
Случалось ли вам когда-нибудь видеть близких вам людей, с которыми вы были дружны, которых вы любили, засаженными в железные клетки — в такие, в какие сажали диких зверей? Это было зрелище, от которого у Бэнни мучительно больно защемило в груди и голова так закружилась, что он с трудом устоял на ногах. На него смотрели из-за железных решеток семь человек, почти таких же молодых, как и он сам. Смотрели на него с тем дружелюбным выражением, с каким смотрят на вас в зверинце добродушные лани, когда ждут, чтобы вы дали им кусочек сахара или хлеба. Да, все эти семь человек смотрели на Бэнни с такой приветливостью, их измученные печальные лица освещала такая светлая, благодарная улыбка. Благодарная? За что? За это посещение, за эти несколько минут, уделенных им этим богатым молодым человеком, не знавшим, куда девать свое время?
Все они были простыми рабочими и всю свою жизнь трудились, работая и в дождь и под палящими лучами солнца. Постоянное пребывание на воздухе сделало их крепкими, сильными, загорелыми, мускулистыми, и вот теперь все они были бледными, желтыми, без кровинки в лице, грязными, небритыми, с впалыми щеками и провалившимися глазами. Джек Дегган сильно кашлял, и у всех семерых был до крайности жалкий, больной вид. Если бы Бэнни мог сказать себе, что все эти люди сделали что-нибудь очень скверное, что это было наказанием за совершенное преступление, то он мог бы еще найти этому оправдание, даже если бы в глубине души он и спрашивал себя — какую, в сущности, пользу это все могло принести? Но они были здесь только потому, что осмелились позволить себе помечтать о лучших, более справедливых условиях жизни для своих товарищей и позволили себе поговорить об этом вслух, не обращая внимания на то, что такие разговоры могли привести в негодование их хозяев.
Бэнни послал им как-то несколько книг — им позволялось иметь книги, но такие, какие не показались бы чересчур радикальными полуграмотным сторожам. И вот теперь они спешили сказать ему, как обрадовала их его посылка, и просили еще книг.
А потом они стали спрашивать Бэнни, не знает ли он, когда будет разбираться
Из тюрьмы Бэнни вышел с чувством глубокого отчаяния в душе. Здоровье его отца было в этот день не очень важно, но Бэнни все-таки решил немедленно обо всем ему рассказать. Он испытывал непреодолимую потребность сбросить с себя хоть часть того бремени, которое на него налегло. Когда он в последний раз говорил с отцом об этом деле, отец сказал ему: "Надо немного подождать", говоря, что Вернон Роскэ сообразит, что можно будет тут сделать. Но больше ждать Бэнни теперь уже не мог. Его отец должен принудить Вернона действовать, иначе Бэнни примется за это дело сам.
Возвратившись в Энджел-Сити, Бэнни узнал, что радикалы образовали "Комитет обороны" и что в скором времени должен был состояться массовый митинг протеста, сбор с которого пойдет на расходы по предстоящему процессу. Поль должен был выступить в качестве главного оратора, рискуя этим снова лишиться свободы. Узнав все эти новости, Бэнни предъявил отцу ультиматум: если в течение этого времени, митинг должен состояться через неделю, и Верн ничего не сделает, то он, Бэнни, запишется в число ораторов и скажет все, что ему было известно обо всей этой истории.
М-р Росс протестовал. Но это был один из тех редких случаев, когда его сын, к его большому удивлению, терял всю свою мягкость. Никогда еще Бэнни не заходил так далеко в своем возмущении.
— Может быть, ты, папа, считаешь, что я не имею права так поступать, пока я живу на твои деньги? Но в таком случае я немедленно уйду из университета и найду себе какой-нибудь заработок.
— Ничего подобного я не говорил и не думаю, сынок.
— Да, но ведь мне придется, показывая против Роскэ, упоминать и твое имя, и, может быть, для тебя будет удобнее, если ты скажешь, что я не живу на твои средства?
— Сынок, я ничего подобного говорить не собираюсь. Я только думаю, что тебе надо немножко считаться с моим положением.
— Я столько, столько об этом думал, папочка! Мне ужасно тяжело, но я не могу допустить, чтобы моя любовь к тебе, к одному человеку, заглушила во мне всякое чувство справедливости. Мы совершаем преступление, оставляя этих людей в тюрьме, и если Верн их оттуда не вытащит, я ему устрою большую неприятность.
Верн был в это время на обратном пути домой, возвращаясь из своей поездки в Нью-Йорк, и Бэнни требовал от него, чтобы он немедленно телефонировал местному прокурору о своем желании прекратить это дело. Одновременно он мог телефонировать также и судье, — Бэнни был уверен, что он не раз к этому прибегал. Если же он этого не сделает, то имя Бэнни будет красоваться в газетах в списке ораторов этого митинга. При этих условиях в памяти м-ра Росса воскрес тот ужасный митинг Гарри Сигера, на котором он присутствовал. Он увидел своего нежно любимого сына, обращающегося с речью к такой же страшно дикой толпе, потрясающей в воздухе кулаками и что-то злобно выкрикивающей.
Бэнни действовал в этот день необыкновенно энергично.
— Передай Верну, папа, что я поведу форменную осаду на Аннабель и заставлю ее идти на этот митинг. Я скажу ей, что он старается держать ее в золотой клетке, и я знаю, что это заставит ее пойти. И если она услышит во всех подробностях всю историю этих политических заключенных, то Верн пожалеет, что начал это дело!
М-р Росс не мог удержаться от улыбки. Бедный старик! В глубине своего сердца он гордился проявлением такой горячности, такого "нерва" в своем ненаглядном мальчике.