Негасимое пламя

Голдинг Уильям

— А Чарльз видел ее за ночь до того, и она смотрела на наш корабль…

— Что же все-таки он выкрикнул — «Не пить, не курить, меньше жрать и никаких сношений»? или «Поменьше сношений»? Может быть, под этим он имел в виду некое благотворное времяпровождение, которому периодически предаются женатые пары? Зачем он упомянул о еде и питье! Я и так прожил последние недели совершеннейшим монахом. Женщины — о, как они жестоки! «Отправляйтесь на палубу, Вильмот! — приказывает она. — Я не выношу эту жуткую вонь. Кроме всего прочего, она вредит моему цвету лица».

— Значит, мисс Чамли боялась за мою жизнь!

Я ждал ответа, но старикан, широко расставив ноги и положив руку на фальшборт, углубился в мысли о своем здоровье. Я поспешно удалился.

Вот так к паутине догадок и стремлений, привязывавших меня к мисс Чамли, добавилась еще одна крупица счастья и тоски.

На

мой взгляд, в нашем повествовании осталось неописанным только одно событие, которого так страстно ждет читатель: когда же, после годового или почти годового плавания, мы увидели землю? Нетерпение это понятно. Мне и самому нелегко. Беда в том, что первое свидание с землей вышло очень обыденным, чего, собственно, и следовало ожидать. Я много раз обдумывал, как описать этот скучный момент. Изобрести какую-нибудь приманку, какой-нибудь фокус, который якобы сыграла с нами Природа? К примеру — туманное утро, легкий ветерок, и тут кто-то из пассажиров, лучше всего женщина или ребенок, с удивлением замечает, что произошло. Хохочет команда, смущенно улыбаются офицеры. Мы у берега, в тихой воде, которая медленно спадает, оставляя нас на мелководье, а по мере того, как дымка растворяется, мы понимаем, что достаточно спустить трап — и мы на берегу! Однако состояние нашего благородного судна свидетельствует, что в этом случае дело кончилось бы неутешительными рапортами — обнайтовка Чарльза не выдержала бы веса корабля, корпус бы осел под грузом наросших на него водорослей и попросту расплылся бы по воде!

Поэтому я стал подумывать о том, чтобы рассказать правду, чуть-чуть ее приукрасив. К примеру — обнаружилась дыра в фальшборте, под грота-штагом! Мистер Аскью, канонир, поведал мне о жутковатом развлечении под названием «катание пушечных ядер»: обиженный матрос выкатывал ядро с гондека, запуская его по палубе, куда придется. Мистер Аскью говорил шепотом, поскольку не желал, чтобы его слова дошли до нижней палубы. Оказывается, на корабле, который идет полным ходом, такое ядро вполне способно прокатиться по всей длине судна и снести что — нибудь с той же силой, как если бы им выстрелили из пушки. Но эта дырка вряд ли сделана с помощью ядра — иначе пострадал бы и грота-штаг. Возможно, сюда ударил кусок льда, хотя я лично подозревал крыс. Тем не менее рассказ о ядре облетел весь корабль, вызывая массу пересудов и превращая комедию в драму. Началась распря. Переселенцы и матросы рвутся к шканцам. Вызывающе стоит на шканцах несгибаемый капитан. Бунтари все ближе и ближе. Один уже готов нанести удар…

И тут с фок-мачты слышится крик:

— Эй, на палубе! Земля! Земля прямо по носу и по левому борту! Эй, на палубе! Вижу землю!

Разумеется, так не пойдет. Не потому что я пишу автобиографию — я пришел к выводу, что люди большей частью выдумывают себе биографии точно так же, как и все остальное. Просто мне бы все равно никто не поверил.

Правда оказалась и проще, и смешней. В чрезвычайно ясное утро мистер Саммерс вручил капитану сложенную в несколько раз бумагу с вычисленными им координатами. Капитан вздернул брови, но записку изучил и сопоставил с другой, полученной от мистера Бене. Ответом стал приказ держать тот же курс. Через несколько часов мы увидели землю.

Впрочем, никакой писатель не предположил бы, что события примут неожиданный оборот. Матросы, у коих были все основания катать ядра, бунтовать и устраивать забастовки, когда мы были в открытом море, на деле вели себя тихо, находились в добром расположении духа и отличались послушанием, пока не показался берег. Только тогда среди команды пошел явный ропот недовольства. Они почему-то решили, что мы незамедлительно высадимся на землю, текущую молоком и медом, задерживаясь только затем, чтобы выбрать рабов из числа жаждущих этой чести местных жителей — каждому по вкусу!

Именно в это время мистеру Преттимену было явлено некое… Скажем, откровение — другого слова я подобрать не могу. Он проникся идеей, что в самом сердце космоса есть некий секрет или даже тайна, которой может коснуться любой. Мистер Преттимен возрадовался. Что ж, у меня у самого бывали предчувствия — например, что Преттимен умрет. Не сбылось, как и все остальные. Короче говоря, однажды я случайно услышал несколько слов, которые мне не предназначались. Должен признать, это было трогательно и немного неловко, даже если Преттимен, как это часто с ним бывало, заблуждался.

В тот день я заглянул в каюту и, обнаружив, что он лежит с закрытыми глазами, хотел было выйти, так как сон в его положении был редким и ценным лекарством. Внезапно Преттимен произнес или, скорее, пробормотал крайне удивленным

голосом:

— Выходит, я могу благословлять!..

Разумеется, мне следовало немедленно уйти, но, опешив от неожиданности, я невольно хихикнул. Преттимен открыл глаза и воззрился на меня. На щеках у него отчетливо загорелись алые пятна. Я выскочил из каюты, захлопнул дверь и только тогда осознал невероятную разницу между этими простыми словами и возвышенной идеей Добра, которую мы так часто обсуждали. Мысли мои вернулись к тому дню, когда я читал ему странные рассуждения старого мудреца из Вольтерова «Кандида»: «…Мы все священнослужители».

Я смешался и в очередной раз почувствовал себя на краю тайны, которую по причине своего характера, воспитания и образования я совершенно бессилен постичь. Однако стоило мне прийти в себя, как я вспомнил, что старому мудрецу было сто шестьдесят пять лет, и что даже он краснел, повествуя о религиозных таинствах Эльдорадо!

А через день, как я и говорил, мы увидели берег.

— Вижу землю!

Это и вправду оказалась земля, различимая с невероятного расстояния. Дело в том, что воздух в здешних краях отличается прямо-таки хрустальной чистотой — не поверишь, пока не увидишь, так что подробно на этом вопросе я останавливаться не буду. Что касается долготы, то наши навигаторы и обрадовались, и расстроились, так как и Чарльз, и Бене, подобно карточным игрокам, скрывали свои расчеты и предъявили их только капитану. Он же, в свою очередь, выказав чувство юмора, которого я от него не ожидал, вынес свой собственный вердикт: результаты почти совпадают, отличаясь разве что на пару миль! Таким образом, метод Андерсона-Бене не был ни подтвержден, ни опровергнут. Чарльз отказался от показаний явно сломанного хронометра и положился на остальные два, показания которых были очень схожи — он сложил их и разделил сумму пополам, получив тот же результат. Стало быть, удача сопутствовала обеим партиям. Земля оказалась именно там, где они предсказали, но удовлетворения это никому не принесло.

Наше путешествие подходило к концу. В одном поселении мы запаслись свежим мясом, в другом — овощами, а запасы бобов у нас и не кончались. Следует заметить, что при виде земли здравый смысл, который всегда был важной, пусть и скучноватой частью моей натуры, понемногу ко мне вернулся. Хотя, что скрывать, мы все изменились. Мистер Преттимен сердился и волновался почти как раньше, но теперь меня это не злило, а только забавляло. Удивили меня и переселенцы. Непонятно почему, они сочли, что необходимо высадиться на ближайший берег! Строгое разделение, когда-то царившее на корабле, так смягчилось со временем, что можно было прогуливаться среди переселенцев, не опасаясь пересудов. Они считали, что до Сиднейской бухты вполне можно добраться по суше, перевозя ослабевших странников на тележках, кои можно позаимствовать у добрых аборигенов! Отовсюду слышались настойчивые утверждения о том, что мы, мол, приплыли в свободную страну, где сами собой зреют урожаи и пасется скот, чернокожие готовы слушаться и служить, а каждый белый — царь, окруженный толпой раскаявшихся преступников, которые держат местных в повиновении!

Зима подходила к концу. Наконец показалась северная оконечность острова Флиндерс и мы взяли курс на его восточное побережье. Неблагоприятный ветер на некоторое время задержал нас между островом и мысом Кейп-Хау. И все — таки мы были бодры, двигаясь среди названий, которые раньше были лишь точками на карте, а теперь приветствовали нас на знакомом языке. Несмотря на все разговоры и чтения с Преттименом, я по-прежнему оставался патриотом! Да, с помощью Преттименов — впрочем, не единственно с их помощью — мне открылись слабые стороны Англии, но я никогда не произнесу ерунды вроде: «Права она или нет — это наша страна!» [38] И все-таки стоит заглянуть себе в душу, как среди предрассудков (как врожденных, так и приобретенных), среди свежих идей и мыслей о необходимости перемен, среди художников и писателей, политиков и философов — самых оголтелых социальных философов! — в самой глубине сердца моего звучат и до самой смерти будут звучать слова: «Англия навеки!». При виде этих безлюдных земель, внимая сладкой музыке названий, — остров Кинг, остров Флиндерс, мыс Кейп-Хау! — я едва сдерживал восклицание: «Англия навеки!»

38

«Права она или нет — это наша страна!» — знаменитые слова капитана военно-морского флота США Стивена Декейтера (Stephen Decatur) (1779–1820 гг.).