Негасимое пламя
Шрифт:
Огонь погас сразу и весь, словно его и не было; осталась только вонь от палёного пластика. Невесть откуда взявшиеся люди – вроде менты, а вроде и не похожи – почти мгновенно наводнили павильон. Хмурый от испуга попятился, налетел на прилавок; из его рук посыпались на пол пёстрые упаковки. Феликс – тот вовсе обмер и затрясся всей тушей, будто впервые так близко увидал легавых. Нахрен всё это! Ноготь, выпустив деда, рванул к ближайшему стеклу, плечом вышиб плохонькую раму и спрыгнул в грязный снег. За ним кто-то погнался; пришлось удирать, оскальзываясь на тонкой наледи. Хмурого жалко. Феликса-то пусть вяжут, ему, небось, давно
За спиной судорожно мигал свет, будто от неисправной вывески. Ноготь петлял, как умел; выскочил на большую людную улицу, нырнул в толпу, изрыгаемую подземным переходом, свернул за угол, потом ещё раз свернул. Настырный мент никак не отставал: Ноготь отчётливо различал топот тяжёлых ботинок среди мешанины обычных уличных шумов. Дыхалка понемногу начинала подводить.
За очередным поворотом показалось шоссе. Ноготь развернулся, едва не поскользнувшись на заледенелом асфальте, и рванул вдоль дороги; не стоит этот мент того, чтобы погибать под колёсами. В десятке шагов перед ним, взвизгнув тормозами, остановилась сверкающая белая тачка; пассажирская дверь распахнулась, из-за неё выглянула смутно знакомая рыжеволосая голова.
– Сюда! Залезайте!
Ноготь сначала запрыгнул в пахнущее кожей нутро машины, а потом подумал, зачем. Фифа, которую он пару недель тому назад за каким-то чёртом отбил у Хмурого, щёлкнула пальцами – дверь захлопнулась за Ногтем сама собой – и от души ударила по газам. Пятна фонарного света бешено понеслись навстречу.
– Вы рисковый, – спокойно заметила рыжая. – Пристегнитесь, будьте добры.
– Не хочу, – буркнул Ноготь, искоса разглядывая спасительницу.
Вблизи она казалась старше. Породистая – куда там поляку Феликсу! Ноготь таких видал только на рекламных плакатах фильмов про красивую жизнь. Пушистая шубка небрежно распахнута, придерживающие руль пальцы унизаны кольцами, точёный профиль будто художник набросал на испятнанном жёлтым светом ночном полотне. На миг отвлекшись от дороги, богачка метнула на Ногтя строгий взгляд и повторила:
– Пристегнитесь!
Ноготь безропотно щёлкнул пряжкой.
– Это зачем всё? – угрюмо спросил он. До него начинала доходить пугающая нереальность происходящего.
Женщина пожала плечами.
– У каждого должно быть право на шанс. Контроль иногда перегибает палку, – туманно пояснила она. – Я думаю, вы годитесь на что-нибудь более стоящее, чем мелкое вредительство.
– В смысле?
– В прямом. Как они вас нашли?
Ноготь недоумённо выругался.
– Кто-то вызвал, вот и нашли. Или вы не про ме… милицию?
– Не про милицию, – усмехнулась дама. – Давайте так: мы вас сейчас накормим и отмоем, я вам всё подробно расскажу, а там решите сами, что со всем этим делать. Расслабьтесь, пожалуйста, никуда я вас не сдам.
– Да уж я понял, – буркнул Ноготь. – Хотели бы – уже бы этому сдали… который гнался…
– Верно мыслите, – она отчего-то развеселилась. – Меня зовут Лидия. Вас?
– Ноготь, – вызывающе бросил он.
– А по-человечески?
Ноготь замялся. Само собой куда-то пропало желание ей хамить.
– Александр, – буркнул он.
– Очень приятно, – церемонно произнесла Лидия.
Машина, заложив лихой поворот, выскочила на просторную набережную. Ноготь не помнил, когда в последний раз бывал в центре Москвы. Наверное, пару лет тому назад, когда не отчаялся ещё
– У вас есть желание приносить пользу обществу? – ни с того ни с сего спросила Лидия. Она в своё удовольствие выжимала газ на полупустой дороге; растаявший и заново смёрзшийся снег под колёсами не слишком её беспокоил.
Ноготь честно задумался.
– Ну… Если оно мне будет приносить.
– Сносно, – подумав, решила Лидия и пошевелила в воздухе пальцами. – Будьте добры, найдите в моей сумке телефон.
Что-то требовательно ткнулось Ногтю в плечо. Дамская сумочка, та самая, на содержимое которой покушался Хмурый, висела в воздухе без видимой опоры и жёстким уголком сердито подпихивала обалдевшего пассажира.
– Ну возьмите же! Долго мне делать поправку на ускорение? – раздражённо поторопила Лидия.
Ноготь цапнул сумку. Ничего в ней не было особенного – кроме, пожалуй, очевидной дороговизны. Такую продай умеючи, и целый год можно жить… Лидия опустила ладонь на руль, как ни в чём не бывало. Да уж… Должно быть, вызвать пламя из ниоткуда для неё – детский лепет.
– А я тоже так смогу? – осторожно спросил Ноготь, не решаясь разомкнуть застёжку на сумочке. – Как вы сейчас?
Лидия повернулась к нему и тонко улыбнулась.
– Всё зависит исключительно от вас.
I. Ладмировы дети
С малых лет Ладмира в Заречье прозвали Рябым – за серые меты, оставленные на лице и руках болотной хворобой. А ещё Счастливцем, потому как в то лето из всех, кто занедужил, один он живой и остался. Свезло: заглянул в деревню мимохожий волхв, выходил мальчонку, имя своё оставил зареченским и наказал впредь звать сразу, не ждать, пока совсем худо станет. Тогдашний староста едва лоб себе не разбил, хвалы вознося Стридару. С тех пор, как помер старик Бажан Вихорский, и позвать-то было некого.
А Ладмир и впрямь после того стал удачлив, словно сама Рагела-судьба взяла пахарева сына под крыло. В какую бы передрягу ни впутался, выходил он всегда целёхонек, а то и с прибытком. Иной бы, может, загордился, принялся бы пробовать на зуб нежданный дар, выбился бы в большие люди – или сгинул без вести, прогневив однажды богов. Не таков был Ладмир. Усердно распахивал он по весне своё поле, сперва с отцом, а когда тому пришёл отмеренный срок – один; возил на торжище в Вихору ржаное зерно, ладил на дворе то баню, то ригу, ходил со всеми на капище благодарить богов за каждую новую весну. Под старым отчим кровом жили с ним почтенная матушка да незамужняя сестрица Милолика; когда же минуло Ладмиру двудесятое лето, привёл он в дом молодую жену – поморянку с Медвежьего берега. На неё всё Заречье сбежалось поглядеть: статная, чернокосая, со смелыми глазами и шалой улыбкой, отличалась она от ильгодских девиц, как орлица от воробьёв. В родном краю звали её Мааре, здесь же переиначили в Мару, чтоб языки не ломать о чужое слово. Под стать гордому облику оказался и нрав Ладмировой жены: взгляда перед мужчинами не опускала, старших же товарок могла подчас так приласкать хлёстким словцом, что тем только и оставалось стоять да глазами хлопать. Лиска, деревенская ведьма, крепко пришлую невзлюбила; с Лискою вместе – и половина зареченских баб. Может, за гордость и острый язык, а может, за то, что вслед поморянке все мужики оборачивались.