Негритянский квартал
Шрифт:
Бесплатно. Поставим там для вас кровать и стол. И работу подберем рано или поздно.
Жермена даже не плакала. Ложась спать, она только сказала:
— Ты опять пил.
— Уверяю тебя…
— Оставь! Конечно, ты не пьян мертвецки, как вчера, но ты пил. До чего ты дойдешь, когда меня не будет рядом?
— Клянусь тебе, Жермена…
Он слишком устал, чтобы спорить, чувствовал себя измотанным до предела. Утром, когда Жермена одевалась,
Неужели у нее не нашлось для него ласкового слова?
Конечно нет. Ведь это она ухитрилась раздобыть место и теперь спасала положение, хотя это не стоило ей большого труда: понравилась старухе, вот и все.
«Ты опять пил».
Она ничего не поняла. Может быть, думала, что он примется благодарить ее?
Дюпюш брился в опустевшей комнате и порезался.
На вешалке висел розовый халатик, в котором она была в их брачную ночь. Он вспомнил, что в ту ночь у Жермены было замкнутое, немного пренебрежительное лицо. Казалось, она думает только об одном — как соблюсти свое достоинство.
Разве он мог возражать против того, что она согласилась на это место? Жалованье, хорошая комната, питание бесплатно…
Дюпюш спустился в холл очень поздно и увидел, что Жермена сидит за кассой рядом с г-жой Коломбани.
Старуха предупредила:
— Сейчас заедет Эжен и заберет вас и ваши вещи.
Разумеется, от него ускользнуло множество подробностей, ему никак не удавалось соединить в одно целое обрывки воспоминаний. Он отлично помнил, например, что играл в карты с каким-то бритоголовым типом. Но где это было? И когда?..
Почему г-н Филипп больше не заговаривает с ним?
Бродя по холлу, Дюпюш несколько раз встречал его, пожимал ему руку, но он немедленно исчезал, приняв озабоченный вид.
Все вокруг было зыбко и неопределенно. Лишь отель прочно стоял на своем месте. Он занимал целый квартал. В отеле были внутренний дворик, галерея на каждом этаже, кафе и просторная столовая, в уголке которой стоял столик четы Коломбани.
Дюпюш еще не ориентировался в городе: он лишь несколько раз проехал по нему в машине Эжена Монти.
Он видел слишком много новых людей, и все они отнеслись к нему со вниманием, но внимание это было каким-то странным. Ничто в их жизни не изменилось.
Его возили то туда, то сюда. Встречались с приятелями.
Болтали о чем угодно — о воскресных бегах, о прогоревшем кинотеатре, о жене какого-то англичанина, которая покончила с собой. А потом тихо говорили:
— Кстати, у тебя не найдется какой-нибудь работы для нашего друга Дюпюша? Он инженер, приехал из Франции…
— Ты был у Чавеса Франко?
— Еще нет…
Эжен Монти был непохож на человека, который работает. Дюпюш знал, что Эжен женат на местной девушке, видел их вместе в окнах квартиры на четвертом этаже прекрасного
Оба Монти неважно говорили по-французски, в их речи часто проскальзывали жаргонные словечки. К Дюпюшу они обращались с известной почтительностью.
— Ваша жена очень мила… Че-Че прямо втюрился в нее, а это случается редко. Раньше он и слышать не хотел, чтобы за кассой сидел кто-нибудь, кроме его жены.
Ну а он, Дюпюш, что будет с ним? Его попросту погрузили в машину, к крыше которой были привязаны стол ножками кверху и железная кровать, потом туда же поставили кувшин и ведро.
Его привезли сюда, провели через мастерскую портного Бонавантюра и оставили в этой комнате с розовыми обоями. Соседка, старая негритянка, вернулась на кухню стряпать обед. Ее место на веранде заняли двое негров; подперев голову рукой, они глядели на улицу, где играла детвора.
У себя в Амьене Дюпюш никогда не стал бы разговаривать с такими людьми, как эти Монти или даже Че-Че.
— Не смей играть с уличными мальчишками! — говорила мать, когда он был еще маленьким.
— Он женился на дочери трактирщика, — презрительно бросил отец, когда один их знакомый обвенчался с Мартой, отец которой держал бистро за углом.
Даже в школу Дюпюша заставляли ходить в перчатках. Мать его ни за что на свете не пошла бы на рынок за сто метров от дома, не надев шляпку с вуалеткой, — в те времена вуалетки еще носили.
В этом мире не пили спиртного. В шкафу, правда, стоял графин с вином, но вынимали его оттуда два-три раза в год, когда из Парижа приезжал дядюшка Гийом, торговавший зонтами в лавке возле кладбища Пер-Лашез.
Кем были бы эти Монти во Франции? Что касается Че-Че, то он сам говорил, что начинал в Америке официантом в кафе Вашингтон-отеля.
Спускались сумерки, и пурпурный свет, озарявший дома напротив, стал гаснуть. Комнаты в этом доме, в сущности, не были комнатами. Жили здесь на верандах, а в комнатах часто не было даже дверей. Жизнь протекала у всех на виду.
Вот старый негр перевязывает больную ногу, женщина стирает в ведре белье, по полу ползают голые ребятишки.
Где-то слева вокзал — оттуда доносятся паровозные гудки. Справа слышатся звонки и грохот трамваев.
У Дюпюша всегда глаза были на мокром месте, они краснели даже от легкого сквозняка. Он часто плакал из-за пустяков. И теперь ему захотелось плакать, склонившись над этой немощеной улицей, где он был единственным белым.
«Завтра не буду пить! — дал он себе слово. — Оденусь поприличнее и пойду к французскому посланнику. Он мне что-нибудь подскажет…».
Дюпюш чувствовал себя покинутым. Монти, Че-Че и прочие оставили его, и, поскольку их не было рядом, он их презирал.
«Посланник поймет меня. Представит людям нашего круга…»