Нехитрые праздники
Шрифт:
— Проиграл… У них система…
Михаил поднялся и стал собирать постельные принадлежности. А когда, бросив простыни и наволочку с полотенцем на смятую груду белья действительно в пустом купе проводника, возвращался обратно, увидел впереди невысокую фигурку рыжеватого. Пошел следом. Парни-шулера, раскормленные все под стать мордастому пахану, энергичные, на два раза прошерстив вагон, уже работали на дурачка. Открыто, с картами в руке шастали туда-сюда, шарили глазами, будто выискивали должника, приставали, хуже цыганок на базаре, чуть не к каждому. Без долгих подходов, без каких-нибудь там «рубашку
Рыженький стоял в тамбуре, смотрел, как и в купе, задумчиво в окно. Не курил. Значит, не покурить вышел, а решил побыть один. Спрятаться от глаз людских.
— Подъезжаем, — сказал Михаил, тоже поглядев в окно. Неподалеку от железнодорожного полотна простиралась водная гладь с разбросанными на ней поплавками рыбацких лодок.
— Шершни, — добавил он и не без сладости вздохнул: дом близится, как же…
— Озеро так называется? — заговорил парень.
— А? Нет, это водохранилище. Но здесь и озер много. А ты не местный, что ли?
— К дружку еду. Вместе служили.
— В отпуск?
— Не знаю. Посмотреть. Понравится, останусь.
— П-понятно… Как же тебя угораздило, с деньгами-то?..
— Д-а-а… — смутился парень, вновь отвернулся к окну. — Бог с ними, с деньгами. Не жалко.
— Это… На хоть трешку, — полез в карман Михаил. — А то, поди, до друга добраться не на что…
— Не надо, не надо, — покривился парень.
— Возьми. Чего стесняться — со всеми может быть. Больше не могу дать, сам из отпуска, не проиграл, а все равно… все в трубу… Бери.
— У меня есть. Есть. Заначка. Двадцать рублей. На обратную дорогу…. На всякий пожарный… заныкал.
— А-а, — удивился Михаил: сказывалась все-таки в пареньке крестьянская жилка. Двести, триста, может, рублей продул, а заначку, последние двадцать, не тронул. — Ну, смотри. А то — стесняться нечего.
— Деньги не жалко, — снова повторил паренек, все глядя сквозь сильный прищур в окно. — Деньги тоже жалко, ну… заработаю. Зло берет… Вечно… На себя — зло, — мелко заморгал он. — Использовали, как…
Лицо паренька наморщилось, и сам он весь съежился, сделался вдруг стареньким. «Использовали, как…» — невольно напрашивалось у Михаила известное пакостное сравнение. Он еще собирался порасспрашивать насчет профессии парня, но говорить расхотелось. Уничижительность, с которой рыженький сказал о себе «использовали», передалась ему, что ли? Смрадом дыхнуло, наполнило, будто его тоже… использовали! Хотя и непонятно было, какое он к нему-то имеет отношение?
Михаил постоял еще для приличия. Поезд вздрогнул, стал тормозить — вечно они перед самой станцией по полчаса стоят — и он вышел. Но от слова этого, этого чувства — использовали — отделаться скоро не мог. Шулеров в вагоне не было.
На перроне Михаил заметил группу людей в штатском, но… с выправкой. А поодаль, у входа в здание
В чинных мужчинах с выправкой он, однако, ошибся, или же те выполняли иное задание: встретили двух почтенных старцев, тоже с выправкой, и все они вместе удалились. Но Михаил, не уходил. Захотелось проверить еще одно подозрение. Дождался, когда схлынул весь народ. Шулеров не было. Проглядеть их, шесть или семь здоровых лбов, Михаил вряд ли мог. Он тоже довольно рослый — выше основной массы, увидел бы. Выходит, останавливали поезд за десять минут до прибытия не случайно. Сорвали стоп-кран и выпрыгнули. Предусмотрительные!..
Поругивая себя, что простоял неизвестно зачем, а теперь в трамвай не втиснешься, Михаил заспешил к остановке. Жена, прикидывал он по времени, должна еще быть дома. Соскучился, оказывается! Ну и… как ни говори, больше двух недель постился… Дочка, жалко, уже в яслях, а то бы сейчас так обрадовалась, так сладостно взвизгнула… Эх, а Степка как бы обрадовался, явись отец сейчас… Да что об этом?.. Пересекая привокзальную площадь, Михаил посмотрел туда, где стояли междугородные автобусы — с торца здания железнодорожного вокзала находился автовокзал. Оканчивался отпуск, через день уже ему на работу, за баранку… Тоже, оказывается, соскучился!..
Прибывший после дорог дальних и ближних люд, надеясь с ходу ухватить удачу, оседлать судьбу, толпился вокруг лотка с билетами лотереи «Спринт». Старый торговец счастьем, в берете, с длинными седыми волосами, с лицом неподвижным, как бы ощерившимся и так застывшим, монотонно и гортанно шаманил, хотя и без того не было отбоя от покупателей: «Не жалейте рубля. Рубль — не деньги… За рубль — машину…» Михаил тоже взял три билета на трешку, которую предлагал рыженькому. Все три — проигрышные.
Худо ли, бедно ли, не хуже других жил Михаил. Нормально. Было ясно: жена, дочь, падчерица — это его вторая семья. Первая — распалась, остался сын, Степка. По сыну тосковал, мучился, но не он, Михаил Луд, первый, не он последний разводится.
Жизнь катилась — как катилась!
И вдруг — вкатилась в большую лужу….
Михаил вошел в подъезд своего дома, вбежал на лестничную площадку, — настроение, понятно, было приподнятое — заглянул в почтовый ящик попутно. Письмо. Обыкновенный такой конвертик, с местным обратным адресом, но незнакомым. Открыл — бланк, повестка — срочный грозный вызов в кожвендиспансер.
Михаил не перепугался особо, не запаниковал: изумился больше. С той поры, как женат он на Татьяне, три года уж, слава богу, никаких таких особых грехов за ним не водилось. На родине возникал вариант, но… ничего не произошло — как теперь думалось, к счастью. Постоял, погадал и решил: скорее всего, Лариска во что-нибудь вляпалась, а на него свалила. И пошагал по ступенькам вверх, благодарный судьбе, что вовремя подоспел, а так попался бы этот конвертик Татьяне!.. Хотя чувство неспокойное в глубине где-то поселилось…