Нехитрые праздники
Шрифт:
Степка с букетом цветов одним из первых стоял в строю на школьной линейке. Из группы родителей смотрели на него радостные папа и мама — только Степка постоянно терял их из виду, потому как стояли они далеко друг от друга, и ему трудно было смотреть на них обоих сразу. Большой лысоватый дядя в очках — говорил, что у них, у детей, появился теперь второй дом, школа, где они будут учиться и узнают много интересного… Потом перед линейкой прошла большая девочка в белом фартуке и позвенела колокольчиком. И молодая совсем тетенька-учительница повела их в школу. Папа и мама, как и все родители, махали вслед руками. Он, Степка, в одной руке неся букет, в другой портфель, поднялся вместе с другими ребятами по ступенькам, вошел в класс с тремя рядами белых парт. Началась новая трудовая жизнь…
Автобус Михаила стоял у стелы с
Перед рейсом заглянул в библиотеку, и ему передали письмо — адресованное Михаилу, оно пришло на библиотеку автопарка. Михаил достал письмо из кармана, в который раз стал перечитывать:
«Когда узнала я, что беременна, решила ничего тебе не говорить. Собралась и уехала. Хотела родить, вырастить ребенка, тогда и сообщить. Но жизнь с нашими хотениями не всегда считается. Оказалось, что я больна, ребенок родился неживым… Как я все это пережила, не знаю. Поэтому очень понимаю, как сейчас не сладко тебе. Немало я передумала и тебя не обвиняю. А если обвиняю, то гораздо меньше, чем себя. По крайней мере, у меня было больше оснований устоять перед распространившимся пониманием жизни. Но я долго жила в общежитии и сначала с недоумением, а потом с интересом смотрела изо дня в день на то, каким трепетом и восторгом сопровождается у девчонок преддверие вечеринок с необязывающими ни к чему отношениями с молодыми людьми. Было время, когда люди верили, что истинность жизни в созидании будущего, еще раньше видели ее в смирении, в жертвенности… А мы, для которых и строился рай земной, видим ценность жизни в усладе, которую получать хотим самым нехитрым путем. Смешно, но отсюда все наши беды — по крайней мере, наши с тобой. Мы поддались соблазну.
Догадываюсь, что отношения с женой у тебя сейчас, должно быть, неважные. Если бы она меня послушала, я посоветовала бы ей смирить гордыню, стерпеть, не обижаться и понять: ты всего-навсего человек, живущий в своем времени, остальное — воля случая. Наконец, полагаю, что если муж тянется к другой, то в этом есть вина и жены. И наоборот.
Должна сказать тебе и следующее. На этом месте я не раз запиналась, комкала листок… Но сказать должна. Зачем же иначе пишу?.. Если у вас с женой после всего этого… не ладится, если тебе некуда прийти и ты одинок, знай, я тоже одна. Но лучше, если у вас все будет хорошо. Буду лишь рада.
Всего тебе (и твоим семьям) доброго. Вера».
Михаил сложил листок, сунул опять в карман. Поднялся. Дошел до колодца с родниковой водой, который устроил кто-то давно на редком месте. Зачерпнул ковшом, напился студеной воды. Плеснул на ладонь, омыл лицо, к вискам приложил. Освежило чуть, но тягость общая не проходила. Направился обратно к автобусу. Нет, видно, не бывать больше его чувству безоблачным, не вздыхать легко. До тридцати трех еще два года. А он уже оказался распятым — на двух семьях! И ноги пробиты — третьей связью!
Посигналил. Пассажиры не торопились, докуривали, едва волочились при входе.
— Я, кажется, объявлял — стоянка десять минут. Кому не к спеху, может идти пешком, — проговорил он резко в микрофон.
Пассажиры зашевелились, стали входить, рассаживаться, поглядывали мельком на водителя: хмурый какой-то, сердитый попался.
Привычно скользнув левой рукой по баранке, правой — механически двинул ручку скоростей. Надо ехать. Везти пассажиров. Знакомой изъезженной дорогой, из одного города в другой, из Азии, между прочим, в Европу. И обратно.
Краем глаза Михаил вырывал из жизни пролетающей мимо деревни то старика на скамеечке, то бабу, загоняющую корову, то столб уносимого дыма в огороде — сжигали ботву…
Скорость, шарканье резины по бетонке, мерное гудение мотора, думы постепенно выравнивали, уводили в мечту.
…Утро. Туман. Сельский дворик, возле которого стоит грузовичок. Озеро вдали поблескивает. Жеребенок тонконогий вышел из тумана. Осока на болоте шелестит. Босиком по траве, они со Степкой, в закатанных до колен штанах, с удочками…
Сладко и томительно делалось на сердце. Но из-за поворота выглянула реальность: шесть совершенно одинаковых домов из потемнелого бруса стояли ровно в две шеренги — по три дома в каждой. Если бы они находились где-то на окраине города, то, наверное, ничего. Отчужденность города от природы привычна и в некоторой степени естественна. Город преподносит и много своего разнообразия. Но шесть одинаковых мрачных двухквартирников, как бараки концлагеря, стояли на берегу огромного сверкающего озера. Рядом раскинулась березовая роща, за ней шел смешанный лес… Возле крайнего из домов всегда играл ребенок — Михаил давно его
На обочине голосовала подвыпившая разухабистая компания: человек шесть мужиков и две бабенки — и всегда здесь кто-нибудь под балдой! Салон был полон. Михаил уже проезжал мимо, когда заметил здорового мордастого мужика, который погрозил ему мясистым кулаком. И тотчас узнал его! Узнал всю компашку, орудовавшую в поезде, когда он возвращался с родины. Но что более всего, страшно резануло — двумя бабенками оказались Лариса и Маринка! Михаил нажал на тормоз, автобус немного занесло, и он встал носом к обочине. Послышались возмущенные восклицания пассажиров.
Михаил еще не знал, что будет делать, зачем остановился. У него только завертелось все в мозгу: рыженький паренек с его жалким «использовали как…», отцовская могила, до которой он так и не добрался во время последнего приезда, и опять это «использовали…». Пользуются! Вот она, в зеркальце, Лариска! Бежит, волосами трясет! Сколько он страдал из-за нее, сколько она места в душе занимает, а эти… пользуются! А где-то и сам он… черпал ложкой из живой души! Кто-то живет, а кто-то пользуется! Но он жить хотел! Жить!..
Шофер резко выпрыгнул из автобуса и захлопнул за собой дверь. Далее пассажиры, сидящие с правой стороны салона, видели, как он что-то резкое сказал женщине с распущенными светлыми волосами, несколько вычурно одетой. И как-то разом клубком вокруг него завертелась драка: все шестеро подвыпивших мужчин накинулись на шофера. Но то, что произошло в следующий миг, было ошеломляющим. Длинноволосая женщина с каким-то диким воплем, скинув туфли, нанесла каблуками несколько молниеносных ударов по головам своих дружков, так что один из них рухнул, а все остальные отпрянули. И так шофер и женщина, прижавшись друг к другу плечами, встали, словно вросли, с такой решительностью и готовностью, что никто из подвыпившей компании не смел к ним подступить.
«…Несмотря на хорошую успеваемость, Степа Луд вызывает опасения. Крайне необщительный и неактивный. Даже в играх держится в стороне от ребят. За учебный год он ни разу не поднял руки, хотя, как правило, материал знал. Степа — мальчик легкоранимый и самолюбивый. Поэтому часты конфликты с мальчиками старших классов.
Степа — мальчик, несомненно, способный. На уроках внимателен, вдумчив…»
РАССКАЗЫ
«МАЛЕНЬКИЙ СЮР»
Нас ведь четверо в комнате было, когда этот парень, сосед по коммуналке, Славиком его звали, вошел и, выставив поблескивающее лезвие финки, двинулся почему-то именно на меня…
В этой коммуналке мы прожили уже около месяца — студенты-дворники. По истечении месяца ЖЭК должен был предоставить каждому из нас по отдельной комнате, как договаривались с начальником, если, конечно, его устроит наша работа. Мы только что поступили и начали учиться в институте. Да еще в каком, куда огромный конкурс! Выдержали, без чьей-либо помощи, сами, приехав в этот прекраснейший город на Неве издалека, из Тмутаракани, как говорится, имея за душой лишь все ту же душу, которая, ясное дело, необъятных размеров и нараспашку!.. Мы были горды собой, полны ощущения собственной значительности и близости грядущих великих дел! Внутри словно бы вращался какой-то маховик и передавал энергию всему телу: утрами торопливые прохожие не могли пройти без улыбки, видя ошалелого дворника, у которого метла снует, как челнок, счастливо разгоняя и вспенивая непросохшие лужи на асфальте. Над сокурсниками, поселившимися в общежитии, мы посмеивались: путь до института занимал у них немногим меньше времени, чем наша работа. А нам — рукой подать! Так мы еще деньги получаем, и скоро у каждого будет своя комната! В Ленинграде! С детских лет на открытках, спичечных этикетках, в учебниках я видел Зимний дворец, Петропавловскую крепость, крейсер «Аврора»… Слышал о чугунных львах, о мостах, которые ночью разводят… Все это существовало в мальчишечьем сознании величавым чудом, равным, пожалуй, лишь звездному сиянию. И вот на тебе — шагаешь запросто по Невскому, вот шпиль Адмиралтейства, направо Александрийский столп, а вот надпись: «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна». Живешь здесь! Напротив дом, кстати, в котором жил великий человек. Одними тропами ходим…