«Нехороший» дедушка
Шрифт:
— У меня нет этих книг, — очень сухо ответила Василиса, дождавшись, когда я заткну свой фонтан. И положила трубку. Наверно, решила, что это такой стёб. Если что-то подобное и было, то только от отчаянья. Понятно ведь, что «тему» мне не сдвинуть, тут нужны годы, и я дурачусь просто от бессилия.
К священнику идти все равно придется.
Включил новости. Никаких особых новостей.
Опять многочисленные случаи калечения автомашин. Не только огонь — но и серная кислота, и арматура. Человек в форме, дававший комментарий, очень тщательно выбирал слова, чтобы правильно обозначить
Пошел на кухню заваривать кофе. Слушал уже одним ухом.
Сгорела дача замначальника комитета Госдумы в водоохранной зоне. Расследование установило, что виновник — сын хозяина. Поджог совершен в «состоянии психического нездоровья». В данный момент молодой человек обследуется. Работники Эрмитажа настаивают, что все факты возвращения ранее похищенных экспонатов — провокация, потому что такое количество… Таможенники Шерметьево бьют тревогу… Просто некуда складывать добровольно сданные и подброшенные наркотики.
Телефон.
Коноплев. Услышав его голос, я подумал, что фамилия его, пожалуй, наркотического происхождения. Странно, что мне никогда раньше это не приходило в голову.
— Надо поговорить.
Да, по телефону не говорят, а лишь приглашают на переговоры.
Надо признаться, я обрадовался. Все же Коноплев — человек с мозгами. Насколько я мог судить по прошлой нашей беседе. Он назначил встречу в неожиданном месте. У памятника Крупской. Может быть, он просто любит монументальную скульптуру? Помнится, был у нас Тимирязев, теперь вот «Бегущая по волнам». И с Ниной мы здесь однажды пересекались.
Когда он подошел, поднимая и так уже поднятый воротник, я сообщил ему эту шутку. Он настолько не отреагировал, что я напрягся. Он закурил. Два раза затянулся и бросил. В урну не попал. Подошел, поднял окурок и опустил куда надо.
Я решил ему помочь:
— Знаешь, я ведь слышал сам этого хулигана.
Он не понял.
— Сегодня в новостях говорили про метро. Дважды причем слышал. Мы были с Майкой. И главное, что по звучанию абсолютно тот же самый голос, что объявлял остальные станции. Они говорят про хулиганство, может быть, но уж больно чисто врезано в обычный текст. Никаких швов я не заметил.
Он снова попытался закурить.
— У меня была мысль заглянуть к машинисту, но со мной — Майка. Я надеялся, что она ничего не заметила. Хотя, конечно, заметила. В присутствии ребенка как-то неприятно такое слышать.
— Да. Я о ней и хотел говорить.
— О девочке?
Второй окурок повторил судьбу первого. Попал в урну со второго броска.
Коноплев внимательно и длинно посмотрел мне в глаза.
— Извини, что к тебе с
— Чего не против?
— Я готов снять с тебя эту обузу, если для тебя это обуза.
— Погоди, я не понимаю.
В глазах Коноплева появился испуг, он заспешил:
— Я понимаю — это слишком серьезное для тебя решение. Можешь подумать. Я немного подожду. Мне еще с Ниной надо поговорить, хотя предварительно уже было, кажется… Она меня поняла, но надо еще окончательно. Главная проблема — Рудик. С Рудиком все неясно.
Было понятно — разговор будет не таким, какого я хотел. Мне сейчас трудно было сосредоточиться на чем-то кроме «конца света». Коноплев обманул мои ожидания. Я с трудом скрывал раздражение. Мне хотелось его как-то уесть.
— А я ведь следил за Ниной.
— Что? — Он не мог разобраться с сигаретой и зажигалкой. Нервы. Мне не жалко твои нервы, Коноплев!
— Целый день. Пару дней назад. Могу, если хочешь, кое-что тебе рассказать, чем она занимается.
Зачем я это говорю? Понимаю, что одной ногой уже вступил в грязь, но сразу не затормозишь.
— Да знаю я, чем она занимается, — отмахнулся он дымящей сигаретой. — Жрать-то надо. Майку надо учить…
— Ну, в общем, у нас любой труд почетен, — улыбнулся я, чувствуя, что улыбаюсь подло.
Он тоже, как говорится, осклабился.
— Не заставляй меня на тебя злиться. Ты мне прямо ответь — ты против моего предложения?
Я закашлялся — непреднамеренно, просто напал вдруг кашель. Он продолжал:
— Предлагаю тебе — отойти. Ты и так не хотел, ты отказывался изо всех сил, даже вон следил, явно компромат на Нинку собирал. В общем, я тебя готов освободить от твоей трети ответственности.
— Хочешь удочерить Майку? — Я давно уже понял, куда он клонит, и теперь больше прислушивался к себе — какую реакцию эти его слова вызовут там, внутри. Правда ли я так уж не хочу хотя бы на треть считаться отцом этого маленького чудовища?
— Да, хочу. Если ты согласишься, мне будет проще. Рудика я уломаю.
— Его будет труднее уломать. Нет-нет, погоди, я еще не согласился.
Главное, было ясно — Коноплев поплыл. Теперь и его накрыло. Как уравновешенный, критически мыслящий соратник, или хотя бы собеседник, он для меня потерян. Но вот Майка… Она меня раздражает, она явная и безусловная обуза, но чтобы так вот взять и отстегнуть ее от своей жизни… Может, у меня никогда и не будет детей. А тут хотя бы тридцать три процента отцовства. Такая неизвестность — скорее благо.
— Даже если я откажусь, ну, то есть соглашусь с тобой, все равно ведь останется неясным, чей она ребенок.
— Скорей всего, не твой. Поверь.
То есть почему?!
— Почему?! Почему ты так уверенно говоришь, Коноплев?
— Нет, не надо, не злись, я не хочу оскорбить тебя как мужика. Не твой, в смысле тебя меньше всего к ней тянет в отцовском смысле. Согласись.
Надо было соглашаться, это была правда. Но…
— Но экспертиза?! Ты усыновишь, а там потом…
— Подошли к сути. Ты откажешься письменно, по-настоящему, чтобы потом никаких поползновений. Раз и навсегда.