Неинтересное время

Костин Константин Константинович

Если верить многочисленным фильмам о жизни деревни, самогон — нечто мутно-белое, в огромной бутыли, заткнутой обгрызенным кукурузным початком. А если верить всяким там юмористам, запахом ядреного деревенского самогона можно было травить мух. В действительности же самогон — если его, конечно, делали по всем правилам и для себя — был прозрачнее воды, ароматнее водки и ее же вкуснее и мягче. Сергей с удовольствием выпил свою стопку. Самогон пах горячим хлебом.

— Ну цто, плямяш, с Аленой

не встрецался?

— Встрецался… встречался.

— Да ну? И когда она в Загорки вярнется?

— Да вроде бы говорила, что не вернется. По России пойдет.

— Эх… — Никитич выпил еще одну, — дурак ты, плямяш!

Деревянная ложка звонко щелкнула Сергея по лбу.

— Какую дявцонку упустил.

— Дядя Анисим, да ведь дела у меня в городе. Людей подведу!

— Дяла у няго… У всех дяла.

Никитич захрустел огурцом. Сергей внимательно посмотрел на пасечника.

Напротив него сидел крепкий, не старый еще мужик. МУЖИК. Который не может сидеть без работы, который трудится и трудился всегда. А вот как он относится к большевикам?

— Дядя Анисим, вот скажи, а тебе когда лучше было — при царе или сейчас… Ай!

Ложка ударил в лоб еще раз.

— А ты сам, плямяш, подумай, когда мне луцше: сяйцас, когда у мяня зямля есть, или тогда, когда у мяня яе не было?

— Как не было? А на чем ты тогда работал?

— Работал-то я на зямле, да ня на своей. Зямля при царе принадлежала не крястьянину — миру…

Миру?

— Вот сам смотри. Живет в дяревне пять сямей — Никитич воткнул в жареную картошку на сковороде пять огурцов, — мир выделил уцастки, — черенок ложки расчертил картошку на пять «участков», — на этом — камни, на этом — пясок, на этом — хорошая зямля, на этом — холм, а здесь и вовсе — болото. Как раздялить по справядливости?

Хороший вопрос…

— Во-от. Тогда делают так: каждый кусок делят есцо на пять цастей, цтобы никому обидно не было и так и раздают: каждому по кусоцку и хорошей и болота и с камнями и с пяском…

— Так неудобно же!

— Неудобно. Зато по справядливости. Да ясцо цасть зямли у помещиков и крястьянину на няе ходу нет. Да ясцо, если вдруг у Гришки, — Никитич поднял один из огруцов, — или Петьки жена дятей нарожает, мир приговорит землю пярядялить. У всех отрезать, да им добавить.

— А если все понарожают?

— А если все понарожают, тогда у всех зямли останется столько же, а ядоков прибавится… Вот мужики-дураки дятей и плодили. Каждый-то думал, что яму зямлицы прибавится…

Сергей вспомнил толстую умную книгу «Экономикс». Там говорилось о действиях, которые будут полезны для отдельного человека, если он сделает их один и вредны для всех, в том числе и для него, если их выполнят все. Похоже, с землей

до революции вот это самое и творилось: каждая семью старалась побольше детей настрогать, чтобы побольше участок отхватить, а в итоге — земли столько же, а ртов больше. Еды, соответственно, меньше. А кто-то еще говорил, что до революции крестьянам так хорошо жилось, что население страны увеличивалось прямо-таки ударными темпами. А дело-то вон в чем.

— А теперь? Земля у тебя в собственности?

— И тяперь не в собственности. В аренде она у мяня на три года взята.

— Постой, дядя Анисим. А в чем разница-то?

— А разница в том, цто сяйцас зямли дают сколько хоцешь, лишь бы в силах был управиться с ней. Лишь бы сил хватило. А тех, кто слишком уж разворациваться ницинает — повышенный налог. Цтобы, знацит, не богатели…

— Так это плохо.

— Хорошо это. Цтобы слишком забогатеть, нужно, цтобы у тябя работники работали. Батраки. А откуда ты их набярешь, если всем зямли выделили по силам? Кто на чужого дядю пойдет работать? Вот тогда такой кулак и нацинает всех долгами опутывать, цтобы, знацит, к няму работать за долги шли. Знаешь, откуда название «кулак» пошло?

Сергей смутно припоминал из газетных статей, что этим словом называли настолько работящих мужиков, что у них от работы руки не разгибались, так со сжатыми кулаками и ходили. Или таких, которые от работы так уставали, что засыпали под голову кулак подложив. Однако сейчас ему начало казаться, что происхождение слова было несколько иное…

— Потому цто он всех в кулаке держит! Потому и кулак. А сейцас таким особой воли не дают. Вот и думай, кто луцше, большавики или царь Николашка.

— Никитич, а разве большевики хлеб не отбирали?

— Про продразверстку говоришь?

— Ну… да. Наверное.

— Отбирали, а как же. Когда война шла, когда совсем им нявмоготу приходилось, голодали. А мужицки — народ темный, сам хлеб не отдаст…

Никитич ухмыльнулся так хитро, что стало понятно, что от него хлеб большевики тоже получали со скрипом.

— Вот и ходили, забярали. Так ведь война. Вон и при царе, когда война шла, та же самая продразверстка ходила…

— При царе?

— Ага. Дай бог памяти, года с шестнадцатого. Царю, поди, тоже есть хотелось…

Интересно…

Сергей обдумывал слова Никитича, пока допивали самогон, пока прощались, и потом, когда лежал в кровати.

Значит, крестьянину, если он работящий, при большевиках лучше было. Сколько земли можешь обработать, столько и дадут. А при царе, значит, уравниловка было. Да еще и мелкими кусочками.

Никитичу и при большевиках хорошо, и при царе, хоть и потруднее, но тоже прожить можно.