Неиссякаемая любовь

Продюсер проекта Елена Наливина

С возрастом память человека слабеет. Забываются недавние события, знакомства, чьи-то слова.

Но есть у памяти особое свойство: сохранять прошлое. И ты погружаешься в далёкое время, вспоминаешь лица, речь, забытые события вдруг оказываются такими яркими. А

Моей мамы нет уже пятнадцать лет (её не стало на девяносто четвёртом году жизни).

Память у неё была отличная. Она помнила родителей, их тяжёлую жизнь.

Сестра её Фаина жила рядом; собираясь вместе, они всегда говорили: «А помнишь?..»

Чаще вспоминали отца Африкана. И с детства я знала: мой дедушка был очень добрым, сильным и смелым, любил реку Кубену, трудился сплавщиком. Мама поправляла: «Плотогоном. Лучшим плотогоном. Сплавляли лес от истоков Кубены до устья, что в Усть-Кубинском районе, до Высоковской Запани. Вначале молевой сплав, сами рубили лес, соединяли в плоты. Он знал много секретов, как сплотить лес, как сохранить всё до брёвнышка, не упустить в Кубенское озеро».

Сёстры вспоминали, как трудно жили: земли не было, семья большая, двое детей от первого брака, шестеро – от второго. Все они были очень дружны, помогали друг другу.

Старший брат увозил мою маму в Москву, устраивал на работу. Старшая сестра Катя забирала меня в голодный год, спасала от болезни. Когда маму назначили лечить лошадь на районной ветеринарной станции, Катя была рядом, варила лекарство, помогала обрабатывать высокого коня. По осени брала отпуск (работала в воинской части), ходила на болото и обеспечивала сестёр клюквой. В ту пору в колхозе не разрешали во время уборки урожая уходить за ягодами, да и обуви не было.

В детстве маму отдавали в няньки. «Такой битюк [1] был мальчишка, пересадить через тын не могла. Так и играла с ним рядом с домом, на песке. Отводок [2] хозяйка запирала, боялась воров. Молоко, которое оставляла, измеряла лучинкой, потом кричала, что ребёнок не мог столько выпить, била меня. Приплыл отец, узнал всё это и больше меня в няньки не отпускали».

На стене в нашем доме висела рамочка, под стеклом – фотографии дорогих родственников. А вот карточки Африкана не было.

Леонид был такой же, как отец, и лицом, и характером, и даже ростом. Отец несправедливости не любил, смотрел строго, два раза не повторял. Мамку очень жалел…

И вот я в ГАВО (Государственный архив Вологодской области).

– Всё не найдёте. Видимо, спешили забрать документы из Кадниковского монастыря, что-то утрачено, – предупредила сотрудница архива. – Но если что-то знаете от родственников, это уже хорошо.

А знала я многое. И то, что Африкан был подпаском, работал у зажиточных крестьян, и что голодал и всё пытался разобраться, за что ему выпала такая участь.

Меня вдохновляло, что его знали старые люди в деревне Попчихе, в Усть-Реке, Сямже, знали как хорошего человека, трудолюбивого и честного.

Когда приходили школьники, просили, чтобы мама рассказала о прежней жизни, она пела колыбельную:

Мне мама колыбельных песен не пела. Её посылали на сплав, лесозаготовки, на дальние покосы, а потом она была телятницей, уходила на скотный двор рано, приходила поздно. «У тебя есть старуха, ты вольная птица», – говорил бригадир маме и давал наряды то туда, то сюда.

Меня нянчила Ираида, в доме которой мы жили, бездетная вдова.

– Убирайся куда глаза глядят! Не слышал? Чтобы сию минуту тебя здесь не было!

Мальчонка потупил глаза, весь сжался, приготовился, что его сейчас ударят.

Так было не раз. Дядя Серёга орал, топал ногами, хватал за ухо, больно крутил, а потом как ни в чём не бывало:

– Ладно, пойдём ужинать.

Мальчик плёлся за дядей, но зайти в избу боялся, оставался в сенях. Потом о нём забывали, и он потихоньку уходил в дальний угол, где спали они с михайловской бабушкой. На чурбаки были положены доски, поверх них – брошена солома. Подушек, одеял не было. Но зато был полог, мухи и комары под него не залетали. И ещё лежал там старый тулуп. Это такая большая шуба, им с бабушкой хватало её укрыться. Пахло овчиной, было тепло и уютно.

Бабушка гладила его по голове и всегда говорила одно и то же:

– Спи, уголёк! Спи, милой!

Мальчик засыпал. Снились ему хорошие, добрые сны, ему говорили ласковые слова, дарили игрушки. Во сне у него были один большой мяч и два маленьких. Он бросал их, ловил, бегал за ними, смеялся.

Сегодня дядя не звал ужинать.

Мальчик хотел спрятаться к себе под полог, но бабушки там не было: ушла на богомолье. Одному идти в тёмные сени было страшно. Он присел на нижнюю ступеньку лестницы. Из избы доносились крики:

– Надоел хуже горькой редьки! Опять отпил молока из ставка, что я оставляла ребёнку.

– Ты видела? Не видела. Прекрати визжать! Надоело!

Сашка, жена Серёги, не унималась:

– Я лучинкой каждый раз замеряю, сколько оставляю молока в ставке.

– Ну и что? Наш ребёнок и выпил.

– Нет, он столько не мог выпить. Этот шкет вылакал! И в других ставках убыло.

– В других уже простокваша.

– Так и вершков нет, слизал!

Мальчик не выдержал, спустился с лестницы и тихонько вышел на улицу. Дорога вела к уездному городу Кадникову, что в пятидесяти двух километрах от деревни Попчихи Михайловской волости. Но это мальчику пока было неведомо, а сейчас он знал только, что под горою река Кубена, по берегу растёт лес.