Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц

Галимов Брячеслав

– Он ещё писал, что если отринуть Бога, всё будет дозволено, - сквозь слёзы прибавила Соня.
– Как это пошло и глупо!

– И неверно, к тому же, - отрезала Вера.
– Разве с Богом человечество прожило высокодуховную нравственную жизнь? Вот уже две тысячи лет под властью религии и с именем божьем творятся на земле преступления; кому до сих пор из людей подлых, лживых и злых мешала творить гнусности вера в Бога? Но мы видим новой поколение людей, которые не верят в Бога, однако чисты, благородны, жертвуют собой во имя счастья других.

Посмотри, какие люди нас окружают.

Тимофей Михайлов - "Тимоха", как зовут его рабочие, - апостол рабочего люда. Сам выходец из этой среды, сколько раз он выступал за интересы рабочих, борясь с грубой и несправедливой заводской администрацией. Рабочие его боготворят за честность, ум, знания, преданность рабочему делу, чувство товарищества.

Коля Рысаков из крестьян, но сумел поступить в Горный институт. Был бы, наверное, отличным инженером, но пришёл к нам, потому что убедился в том, "что вся масса страданий низшего класса, деление народа на два весьма не похожих друг на друга лагеря - имущих и неимущих, происходит от существующего строя". Это я повторяю его собственные слова.

Игнатий Гриневицкий. Был вожаком студенческого движения в Технологическом институте, пользовался огромным авторитетом и любовью среди студентов; ходил в народ, занимался пропагандой в деревне, затем стал нашим революционным издателем и печатником, - сколько своей литературы мы отпечатали в его нелегальной типографии! Теперь вот, зная, что у нас не хватает метальщиков, вызвался бросить бомбу в царя...

– Вчера Игнатий передал мне своё завещание - вздохнула Соня.
– Оно очень короткое, там сказано: "Мне не придётся участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю всё, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может".

– И это светлое время обязательно настанет!
– Вера крепко сжала руку Сони.
– Оно придёт, жизнь станет чистой и яркой, уйдут в прошлое пороки прежнего времени. Мы вступим на иной путь, на путь ограничения похоти жизни; духовное будет преобладать над материальным. Человек станет тем высшим духовным существом, которым ему предназначено стать самой природой...

– Вера, ты скоро?
– послышался голос Кибальчича.
– Мне уже помогает Гриша Исаев, но нам нужны ещё рабочие руки.

– Иду, иду!
– откликнулась она.

– А знаешь, Коля изобрёл летательный аппарат, на котором можно будет полететь к другим планетам, и мечтает построить завод по его производству, - сказала Соня и впервые за день улыбнулась.

– И это будет, - улыбнулась в ответ Вера.
– У нового общества будут великие цели; всем вместе трудиться над их осуществлением - разве это не прекрасно?.. Ну, отдыхай, а я пойду помогать мужчинам.

– Последнее, меркантильная просьба, - робко сказала Соня.
– Дай мне, пожалуйста, рублей пятнадцать взаймы. Я истратила свои последние деньги на лекарства - это не должно входить в общественные расходы. Мать прислала мне шелковое платье sortie de bal, - она думает, что я хожу здесь по балам, - я продам его и уплачу долг.

–

Сонечка, ты - большая аскетка!
– Вера поцеловала её в лоб.
– Отдыхай и не беспокойся об этом.

– Вера, где ты?
– снова раздался голос Кибальчича.

– Иду!
– ответила она, поправила Соне одеяло и пошла на кухню.

Чаепитие на даче Чеховых летом 1892 года

– Гроза будет, - говорил Павел Егорович Чехов, глядя в окно веранды.
– Ни облачка, но душно, парит... И мухи ошалели: назойливые, будто осенью.

– Антошу бы не прихватило, - встревожилась Евгения Яковлевна.
– Вымокнет, пока дойдёт.

– Ничего, бог милостив, - авось успеет до дождя... Ставь-ка, мать, самовар, чайку попьём, - потянулся Павел Егорович.

– Всё готово, раздуть только, сейчас принесу. Надоедает по десять раз на дню на кухню ходить, - нет, чтобы кухня в доме была, - пожаловалась Евгения Яковлевна.

– Чтобы в доме запахи стояли, и чад, и копоть! Думай, чего говоришь!
– возмутился Павел Егорович.
– В городской квартире от этого никуда не денешься, а на даче зачем себя мучить? Нет, мать, прежние хозяева умные были: кухню отдельно поставили.

– Когда сухо и тепло, ещё ладно, а в дождь и холод не очень-то приятно сначала в дом носить, а потом из дома, - да ещё если гости понаедут, - не сдавалась Евгения Яковлевна.

– Ладно, мать, не ворчи!
– строго сказал Павел Егорович.
– Чего зря Бога гневить - хорошо живём. Вон, дачу какую Антон купил, - сидим тут, словно помещики!.. Ну, запущена малость, так это пустяки - слава тебе, Господи, силы пока есть, приведём в порядок.

– Да я что, я - ничего... Живём неплохо, грех жаловаться, - согласилась Евгения Яковлевна.
– Антошу только жалко: сколько работает, хоть бы здесь ему отдохнуть, так нет - опять больные донимают!

– Сам себе ярмо на шею повесил: отказать, вишь, людям совестно! А они этим пользуются - заездили его совсем... Нет, людей жалеть нельзя, сразу слабину почувствуют - захомутают тебя, будто лошадь, и станут ездить, пока не заездят. Мне ли не знать? Сколько добра людям сделал, и как они мне отплатили?
– с горечью проговорил Павел Егорович.

– Всё от Бога, отец, всё от Бога!
– перекрестилась Евгения Яковлевна. - Не по нашему хотению, но по его воле.

– Всё в воле его, - перекрестился и Павел Егорович.
– Ну, неси, что ли, чай-то! Не дождёшься...

– Иду, иду! Скатерть на столе разложи...

Старики пили третью или четвёртую чашку, как ударил гром, зашумел ветер и посыпались первые крупные капли дождя.

– Господи, господи, господи!
– вздрагивала и крестилась Евгения Яковлевна.
– Отведи беду!

– Ладно тебе, мать! Чего уж так-то грозы бояться? Журналов не читаешь, а там учёные люди доподлинно разъяснили: гроза это проявление небесного электричества, - наставительно произнёс Павел Егорович.
– Если есть громоотвод, опасности никакой не имеется - пей чай спокойно.