Неизданный Федор Сологуб

Лавров Александр Васильевич

37 [29]

Душа и тело нам даны, А третье — дух; его не знаем. К нему стремленья направляем Из нашей темной глубины. Признали два лица за нами, — То скажут «вы», то скажут «ты». Разъединенные черты Не слиты этими словами. Когда мне мать или сестра «Ты» говорят, слышна здесь ласка; Но «ты» Сосулькино — указка Для тыканья; она остра. Все имена для нас игрушка, И как меня ты ни покличь, Иль уважительно на «ич», Или презрительно на «юшка», Ведь все не то! Я — Божий Дар, Но это имя слишком ярко, Я звался б Дашка или Дарка, А то так с «ичем» Божидар. О, если бы мы в духе жили! Какой бы славой заалел Наш удивительный удел, И как друг друга мы б любили! Но Дух от нас еще далек. Не душу даже, видим тело. Любовь нам сердце не согрела, И каждый каждому жесток. Стремлюся к Духу я всечасно. Живу ли в Духе, как

мне знать! Ужели буду возжигать Я светочи мои напрасно? Враг Духу — тело. Я смирял Его жестокостью страданий, И от телесных наказаний Его ни разу не спасал. И говорит мне мой Хранитель, Что верен мой суровый путь. О, если бы хоть раз взглянуть На лучезарную Обитель! 28 октября 1887

29

Но «ты» Сосулькино… —Прозвище старшего по званию сослуживца Сологуба в великолукском училище; упоминается в «Канве к биографии» (см. с. 250 наст. изд. [в файле — «Приложение. Федор Сологуб. Канва к биографии» — прим. верст.]), а также в стихотворениях на тему телесных наказаний. В черновиках поэта есть запись:

Сладок, точно карамель, Кисел, точно барбарис, Голосенок, что свирель. Да и тот насквозь прокис, И Сосулькой оттого Называют здесь его. 3 сентября 1888.

А называла его так мама, — любит дать насмешливое прозвище, и всегда метко.

(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 7. Л. 45).

Божий Дар— буквальный переводе греческого имени Феодор.

38

Избороздил я все окрестности Летом, осенью, весной, Исходил все эти местности Вдоль и поперек босой. Я парнями-забияками Был издразнен в деревнях, Я облаян был собаками, Но не знал, что значит страх. Раз под вечер темной рощею Проходя неспешно, я Повстречался с бабой тощею, Смелость сникнула моя. Мне в лицо старуха глянула. — Где корона, царь босой? — Прошептала мне, и канула В сумрак осени сырой. 20 января 1888

39

Слова весьма разнообразны. Окраска разная у них. Воспоминанья с ними связны Побыток тех или иных. И есть два облика у слова: Один к тому, кто говорит, И очень часто для другого Совсем не так оно звучит. Жестокие слова угрозы Сказавшему, как ал венец. Другому ж — черные обозы Речей тяжелых, как свинец. 11 июня 1888

40

Из-под летней светлой блузы С полотняным пояском До колен штаны кургузы, Да фуражка козырьком. Вот и весь наряд мой скромный И в дороге, и в лесу. Что найду в тени укромной, Все в корзинке унесу. 17 июня 1888

41

ПОЛУДЕТСКИЕ ГРЕЗЫ Не можешь ты понять, что сталось вдруг со мной, И смотришь на меня, качая головой. Ты прав, — уж я не та, совсем не та, что прежде. Мой звонкий смех теперь, как прежде, не звучит. И равнодушна я к прическе и к одежде. Как мне веселой быть! Тоска меня томит. Так мысли спутаны, и так мечты неясны! Хочу их разобрать, — усилья все напрасны. Мечты меня влекут в неведомую даль, И трудно мне сказать, о чем моя печаль. То — думы странные и чудные мечтанья. Сопротивляться им нет воли и желанья. В ком кружатся они, наверное, едва ль Захочет убежать от их очарованья! Я думаю о том, что правды в мире нет, — А правда для людей нужна, как нужен свет. Я думаю о том, что без нее нет счастья, И мы несчастны все. Не знаем мы о том, И счастья ищем ложным и кривым путем. Безумцы жалкие, достойные участья, Встречаются меж нами. Мало нужно им, Чтобы они довольны были и собою, И светом, и людьми, и жалкою судьбою, Им, бессердечным, свет не кажется дурным. Их души так черствы! На братние страданья Они глядят, холодные, без содроганья; В пустые груди их не льются ядом злым Ни слезы детские, ни старика стенанья. Я знаю: прежде мир был хуже и глупей, И люди были злы, жилося им трудней: Разврат, коварство, месть, убийство, злоба, казни, — Рассказы прежних дней и слушать тяжело. Царило меж людьми бессмысленное зло, Таилась правда, и порок не знал боязни. Но эти дни прошли. Страдания отцов Не вовсе без следа над миром пролетели. Что день, то новый шаг! К заветной цели Судьба нас двигает. Но этот путь суров, И как еще велик безмерно он пред нами! Как мало пройдено! И кровью и слезами Еще заплатим мы в течение веков За счастье правнуков, манящее веками! Я думаю опять: настанет светлый день, Его не омрачит завистливая тень, И солнца яркий луч рассеет все туманы, На правде заблестит блистательный венец, Свободен станет мир, и счастлив наконец! И племена, забыв измены и обманы, Взаимную любовь в сердцах своих зажгут. Чистейшие мечты отживших поколений, — Услада их среди безвыходных мучений, — Как пышный летний цвет, роскошно оживут. За этот жданный миг все муки жизни темной. Все тягости борьбы и доли подъяремной С тупым отчаяньем толпы людей снесут, И лучшие из них — с покорностию скромной. Вспомянут внуки нас в те радостные дни, — И тихою тоской проникнутся они. Когда же развернет историк беспристрастный В творениях своих картины наших зол, Он будет сам не рад той правде, что нашел: Насилия позор, и правды вопль напрасный, И мрак невежества, и цепи, и бичи. На совести людской бесчисленные раны, Хищенья, клеветы, безбожные обманы, Пророки распяты, и правят палачи. Как юность пылкая, исполнена волненья, Оплачет наши дни, дни скорби и томленья! И старость скажет ей: — Утешься и молчи, — Они покоятся блаженным сном забвенья. 4 июля 1888

42

В прекрасный храм моих надежд, Влекомый юными мечтами, Я мнил не в красоте одежд Войти,

но голыми ногами, Чтобы дыханьем суеты Не осквернить чертог прекрасный, Обитель светлой красоты, Богини чистой и всевластной, Но ей себя поработить, И на холодные ступени Пред алтарем ее склонить Смиренно голые колени. Когда ж, завидев дивный храм, Я сел на придорожном камне, И обувь, сняв, оставил там, — Дорога стала вдруг трудна мне. Друзья смеялись надо мной, Враги мои жестоки стали, — Они, связав меня, лозой Меня безжалостно хлестали. И каждый плеск ветвей нагих, Терзая тело, словно эхом, Сопровождался бранью злых И общим ядовитым смехом. И каждый шаг я покупал Ценою крови и страданий, И жгучий стыд меня терзал, И страх грядущих истязаний. И малодушно отступил, Мои обул, краснея, ноги, И грезы пылкие смирил, И стал искать иной дороги. 9 декабря 1888

43

И так я долго сердце мучил Тоской напрасной о себе; Мне самому мой стон наскучил, И покорился я судьбе. Здесь ум и сердце праздно дремлют, На труд не движется рука, И утомленный дух объемлет Невыносимая тоска. 16 марта 1889

44

Вокруг меня немая мгла, Во мне — несносное страданье. Жизнь не щадила, — унесла Все молодые упованья, И перед мрачной силой зла Померкли светлые мечтанья, И стала жизнь мне не мила. А жизнь была мне так мила, Пока ее не скрыла мгла Невыносимого страданья, — Сплетались светлые мечтанья, И вызывал я силы зла На грозный бой, — но унесла Судьба святые упованья. Где вы, былые упованья! Беда при вас, и та мила, И не страшит немая мгла. Но если буря унесла Надежды те, — победы зла Рождают тяжкие страданья, И гонят светлые мечтанья. И думаешь: одне мечтанья — Все те былые упованья, И станет юность не мила! О, это — горшее страданье, — В себе самом источник зла Искать, как будто жизни мгла И гордость даже унесла. Да, жизнь у многих унесла Надменной юности мечтанья И золотые упованья. И все покорны силе зла, И всех их участь не мила, Горька, как тяжкое страданье. Когда бы жгучие страданья, О смерть, ты с нами унесла, Воскресли б прежние мечтанья, И ты бы стала нам мила. Но долговечны силы зла, — Живое семя упованья Глушит полуночная мгла. 17 марта 1889

45

Горька мне жизнь, как питие с отравой, Но горечь бытия покорно пью; Мольбой униженной или хулой лукавой Не обнесу я жизнь мою. Пустынными, тернистыми путями Иду, и мгла окрест, Но не омыт бессильными слезами Мне плечи режущий, суровый крест. Один бы шаг, надменный, своевольный, Угасла б жизнь, — всему конец! Так, бранными трудами недовольный, Спешит к врагу трепещущий беглец. Но я, как воин, преданный знаменам: Он не покинет ратный стан, И бьется до конца, и малодушным стоном Не выдает мучения от ран. 31 марта 1889

46

Румяный, бойкий ученик, Веселый, но благочестивый, Любитель интересных книг, Вошел с улыбкою стыдливой; Страстной недели тихий звон Тогда носился над землею. Старательный земной поклон Он положил передо мною, И ноги целовал, к стопам Моим нагим лицом склонившись. — Иду я к исповеди в храм. Нельзя идти не примирившись. — Он мне смиренно говорил, — Вы, ради Бога, мне простите. — Все то, чем я вас огорчил, И злом меня не помяните. — — Господь простит, ты мной прощен, Одним покорны мы законам. — И на земной его поклон Ответил я земным поклоном. Он предо мной стоял босой, Оставив обувь на пороге. Пред ним склонившись головой, Ему поцеловал я ноги. 15 апреля 1889

47

Печать божественного Духа Я не напрасно получил, — Внимательную чуткость слуха, И напряженность мощных сил. И наблюдательное око, Которое, орла быстрей, В сердца и помыслы людей Глядит пытливо и глубоко. Я призван многое свершить, Пройти дорогой чрезвычайной, Духовный мир обогатить Трудом и мыслью неслучайной, И овладеть великой тайной. Но я лукаво пренебрег Судьбы великими дарами, И фимиам постыдный жег Перед чужими алтарями. Забыл я заповедь Того, Кто зажигает зори наши, И пил забвение всего Из знойно-ядовитой чаши. Так Богом избранный народ Забыл сияние Синая, Вдали от Иорданских вод В пустыне сорок лет стеная. Обетованная земля! Войду ли я в твои пределы? Или, как кормчий оробелый Волнуемого корабля, Погибну, плача и моля? 4 мая 1889

48

Не ходи ко мне, тоска! Я ль горел да горемыка? Хоть и очень ты дика, Я с тобой расправлюсь лихо. Как поймаю, разложу На короткую скамейку Да покрепче привяжу К ней тебя, мою злодейку, Сдернув траур риз твоих, Отдеру на обе корки, — Розгой будем мерить стих, Рифмы — свист жестокой порки. 2 августа 1889