Неизменная любовь

Горышина Ольга

— Он вне зоны действия сети, — добавила я тут же, испугавшись возможной отповеди за нарушение данной ему клятвы.

— Нет, Яна, не знаю. Что-нибудь случилось? — спросил он малость взволнованно, но не зло.

И я так и не поняла, мы еще с ним друзья или уже враги?

— Ничего, — голос мой дрожал. — Просто хотела попросить его прийти пораньше домой.

— Что-нибудь случилось? — повторил дядя Слава громче.

— Ничего, — я тоже повысила голос. — Я просто не могу сделать домашку по алгебре…

Хотелось сказать, что «папа у Яны

силён в математике, учится папа за Яну весь год», но, кажется пояснения не требовались.

— Яна, пришли задание по факсу. Я посмотрю.

— Не надо, — Я тогда явно сравнялась по цвету с красным кухонным телефоном. — Я дождусь папу. Все равно поздно ложусь.

— Яна, кончай ломаться. Присылай. Мне все равно сейчас заняться нечем.

И я послала. На свою голову. Через пять минут, когда я даже не успела убрать из факс-машины лист с переписанными из учебника примерами, раздался звонок.

— Яна, — Вячеслав Юрьевич даже не поинтересовался, кто у телефона. — Это же элементарно. Ты чего?

— Это тебе элементарно. У тебя учитель, наверное, нормальный был, а у нас в школе полная дура. Вот геометрию я знаю. Ее завуч преподает.

— А папа тебе объяснить не может эту элементарщину? Он что, просто решает все за тебя?

— Может. И объясняет. Это просто новая тема. А вот ты можешь просто решить и прислать мне графики. А папа потом объяснит.

— Не могу. Это обман. Мама дома?

Внутри все сжалось — зачем ему это знать?

— Нет, — прохрипела я, не поняв, куда подевался голос. — Она у бабушки.

— А когда вернется?

А это еще зачем?

— Скоро.

— Позвони ей и спроси, можно ли мне к вам приехать. Я тебе в два счета объясню эти дурацкие графики.

— Да приезжай так! — почти закричала я в трубку. Я сама расскажу тебе про дурь с машиной, если папа до сих пор не решился. — Чего маме звонить? — Голос дрожал. Мать убьет меня за приглашение в дом Березова. — Вместе поужинаем потом. У меня по труду была честная пятерка, — добавила я зачем-то с нервным смешком.

Я действительно приготовила рыбу с овощами. Только бы не садиться за уроки.

— Сейчас приеду.

Я опустила трубку, но ладонь будто приклеилась к пластмассе. Простояв чуть ли не с минуту с поднятой к стене рукой, я вырвалась из плена звонка и кинулась в комнату переодеться. У меня есть юбка, длинная джинсовая юбка и блузка — белая, как у школьницы. Это у меня в прошлом году имелся бзик — больше месяца проходила в школьной форме на иностранный манер, а потом забила на плиссированные юбки и втиснулась обратно в джинсы.

Юбку Березов оценил. Как и тапочки… С помпонами, они смотрелись на мне по-идиотски, но я не могла встретить его в туфлях. Это выглядело бы глупо. Впрочем, все сейчас глупо — стоять в прихожей, не зная, что сказать и что сделать.

— Где учебник? — спас он меня вопросом.

— На кухне! — случайно сорвалась я на крик, испугавшись, что потеряла голос. — Там! — зачем-то махнула я в сторону кухонной двери, будто планировка в квартире

была какая-то нестандартная. Все как у всех, только евроремонт.

Да, и порядок — везде, за исключением моей комнаты. Да и вообще Березову там не место. Вот и учебник, и тетрадь, и листочки для черновиков, и карандаши, и линейка, и ластик… Все тут. Я тарелки еще не ставила.

— Вкусно пахнет!

Дура! Он же с работы голодный, а я тут со своими графиками.

— Я сейчас погрею, — ринулась я к плите и замерла: вернее меня поймали за руку, и я не стала выворачивать запястье. Рука оказалась до ужаса теплой и мягкой.

— Ужин я пока не заработал. Вечером деньги, утром стулья и никак не наоборот.

Я с трудом повернула к нему голову, а потом и все тело. Он отпустил мою руку и похлопал ладонью по сиденью мягкого диванчика, приглашая присесть рядом. Я села. Рухнула. У меня подкосились ноги. В машине между нами была ручка коробки переключения передач, а сейчас только шариковая ручка, и его локоть каждый раз касался моего, и я дергалась, точно под молоточком невропатолога.

Что со мной происходит? Я смотрела в одну точку — ту, что оставляла на бумаге ручка и следила за ее движением — только движением, не обращая на оставляемые ею на бумаге следы. У меня сейчас все перед глазами было в клеточку — в йодовую. Под грудью щипало, точно там зияла огромная рана. Я судорожно теребила пуговицу, и вот та выскочила из петельки…

— Яна, я кому тут объясняю? Себе?

Я прижала влажной ладонью топорщащуюся на голом животе шелковую ткань и замерла, чувствуя, как по бокам струится предательский горячий пот. Что со мной происходит? Что?

— Что с тобой?

О чем он спрашивает? О моей пуговице? И я чуть не отдернула руку от холодного живота.

— Ты не понимаешь, что я говорю?

Я ничего не понимала. Смотрела на него и нервно моргала.

— Яна, ты плачешь? Из-за функций? С ума сошла!

Сошла. Точно. Я снова ткнулась ему в грудь, прямо в галстук — машинально, случайно спасла его голубую шелковую рубашку. Пиджак-то он оставил на вешалке. Теперь в руке не было телефона, а ручку он бросил и теперь считал каждым пальцем каждый мой позвонок. Сбивался и начинал заново, от шеи к поясу юбки. А я жалась к нему, уже давно не плача — слезы разом высушил электрофорез, которым лечили меня руки Березова. Как у меня волосы еще не встали дыбом — шелковая блузка и шелковая рубашка уж точно наэлектризовались и щелкали.

— Ну? — теперь у меня дергались плечи, на которые переместились пальцы Березова. — Сможешь еще раз выслушать мое объяснение?

Я кивнула. Но объяснять пришлось не алгебру и не мне, а что он делает на нашей кухне и моим родителям. Папа, наверное, ездил за мамой. Они уже увидели у подъезда Березовский бумер и мать успела завестись, а мой заплаканный вид и блузка, расстегнутая уже на две пуговицы, потому что стала мне за год слишком узкой, оказались последней каплей.

— Ты это видишь? — Березов не вскочил.