Неизвестная блокада

Ломагин Никита Андреевич

Немцы отмечали, что возможностей для сколько-нибудь значимого самопроизвольного выступления населения практически не было. Указывалось также на недостатки в работе органов немецкой пропаганды, которая далеко не полностью использовала имевшиеся возможности. Вспомним также, что военная разведка 18-й армии отметила в одном из своих отчетов факт, который неоднократно опровергался в отечественной литературе. Речь шла о том, что с целью дестабилизации системы распределения продовольствия с немецких самолетов было сброшено большое количество фальшивых продовольственных карточек.

Говоря о мемуарах ленинградцев военной поры, следует отметить, что немногие жители блокадного города (практически исключительно представители интеллигенции) вели дневники. Наиболее полно в них отражены первые военные месяцы и период с середины 1942 г. до конца войны. Примечательно, что ленинградцы старались избегать обсуждения в своих дневниках каких-либо внутриполитических тем. Дневники дают

представление об общей повседневной картине жизни. В них много деталей быта, описаний ощущений, страхов. Материал по политическим вопросам весьма скуден. Да и цели написания дневников преследовались разные. О.В. Синакевич в конце ноября 1941 г. сделала следующую запись о значении ведения дневника: «...сейчас важно вести дневник, записывать в него все, без разбора, — все мелочи нашей теперешней жизни, нашего домашнего быта в условиях осажденного города ... все случайные уличные встречи и наблюдения, анекдоты, все мимолетные мысли, потому что не нам сейчас судить, что со временем явится наиболее ценным для воссоздания полной картины переживаемых нами исторических дней»³².

Общим для всех выявленных нами дневников была жесткая самоцензура их авторов (А. Болдырев, А.Остроумова-Лебедева и др.), нежелание высказывать свои суждения о политических вопросах. Образцом описания «физиологических настроений» был дневник известного ученого востоковеда А. Болдырева³³ . В нем, как и в подавляющем большинстве других дошедших до нас рукописей, почти нет политических оценок событий. Его цель — «зафиксировать лишь самые простые, повседневные факты нашего осадного быта — дома и в Эрмитаже», да и они отражались «... лишь в десятой части того, что видел и слышал»³⁴.

А. Остроумова-Лебедева, например,в январские дни 1942 г. многократно отмечала, что она не будет рассказывать о тех преступлениях и ужасах, которые происходили в городе на почве голодания³⁵. Тем не менее, сам факт этой внутренней цензуры говорит о многом. Однако избежать упоминания о страшных последствиях, связанных с голодом (о каннибализме, краже детей и др.) А. Болдыреву, А. Остроумовой-Лебедевой и многим другим не удалось.

В дневниках отразилось усложнение отношений между ленинградцами, разрыв внутренних связей, замена коммунитарности боязнью ближних, вытеснение милосердия и сострадания желанием мести и т. п. Дневники свидетельствуют о том, с какого времени тема смерти стала главной. С начала войны и до 1944 г. большое внимание у представителей старшего поколения проявлялось к информации СМИ о союзниках в борьбе с Германией. В дневниках есть упоминания и даже вырезки практически статей, посвященных выступлениям лидеров союзных держав. Если в первые два года войны в дневниках записи о лидерах союзников носили восторженный характер, то уже в 1944 г. отношение к союзникам изменилось. А.Остроумова-Лебедева, например, писала о том, что Рузвельт «копирует» советский опыт, что русский народ выполняет в войне мессианскую функцию, что «не нам нужны перемены, а им» (Франции, Англии и Соединенным Штатам).

Дневники свидетельствуют о сложной эволюции религиозных чувств ленинградцев, которая к концу войны у одних выразилась в разочаровании в христианстве, а у других — в обретении новой веры — веры в Бога. Дневниковые записи позволяют также выявить то, что присутствовало на «бытовом» уровне и не находило отражения в донесениях партийных органов и УНКВД. Например, бытовой и «внутренний» антисемитизм, как это явствует из дневников ленинградцев, был достаточно высок в первые военные месяцы. При этом интересно отметить, что если документы СД также свидетельствовали о росте антисемитских настроений в 1941—1942 гг., то в материалах УНКВД упоминания об этом встречаются куда реже. В условиях отсутствия успехов на фронте, непатриотичного поведения отдельных представителей лиц еврейской национальности, слабости советской пропаганды на фоне массированного пропагандистского воздействия нацистов на поверхность вышла «русская стихийность» — антисемитизм. Однако антисемитизм не смог развиться в мощное движение, так и оставшись, преимущественно, на бытовом уровне. Более того, эвакуация большей части еврейского населения сама собой сняла остроту этой проблемы. Вместе с тем, в отличие от сводок НКВД, в которых фиксировались антисоветские проявления (подчас спонтанно рефлексивного характера на то или иное событие), в дневники попадали более взвешенные суждения, лишенные, как правило, первой эмоциональной волны. При этом поводы для выражения того или иного мнения были одни и те же.

Особый интерес представляют дневники, в которых отражены взгляды тех, кто оставался в Ленинграде в течение всей войны. Такие дневники могут играть роль своего рода «стержня» книги, обеспечивая ей некую цельность. К сожалению, дневников подобного рода в распоряжении историков немного. Из выявленных нами дневников особое место занимают записи уже упоминавшейся А. Остроумовой-Лебедевой. Конечно, на основании взглядов пусть даже такой значительной представительницы русской интеллигенции, коей была А. Остроумова-Лебедева, нельзя делать широких обобщений об умонастроениях интеллигенции

и тем более всех ленинградцев, особенно по такому традиционно болезненному в российской истории вопросу, как антисемитизм. Дневник А. Остроумовой-Лебедевой, находящийся на хранении в Российской национальной библиотеке, изобилует весьма резкими и несправедливыми суждениями в адрес еврейского населения в целом. Исключительная роль представителей Еврейского антифашистского комитета по мобилизации общественного мнения на Западе для помощи СССР, а также деятельность выдающегося советского дипломата М. Литвинова в США, была общеизвестна. Односторонность суждений Остроумовой тем более удивляет, что имена известных в Ленинграде руководителей местных предприятий и научных учреждений, а также писателей и ученых, оставшихся в блокадном городе, несомненно, были также у всех на слуху. Мы, тем не менее, используем записи Остроумовой-Лебедевой как ценный источник в связи с тем, что они отражают наличие проблемы антисемитизма на бытовом уровне, особенно остро звучавшей в военные месяцы 1941 г. и вновь ставшей весьма актуальной в период борьбы с «космополитизмом».

Письма ближе по объективности настроений к дневнику. Однако в условиях войны, когда все знали о существовании цензуры, вряд ли можно рассчитывать на наличие в них критических замечаний по отношению к власти. Самоцензура авторов писем была на порядок выше, чем тех же лиц при ведении ими дневников. Тем не менее, наличие статистических данных о количестве так назывемых «отрицательных настроений» позволяют судить о нарастании внутреннего кризиса в блокированном Ленинграде осенью—зимой 1941—1942 гг., когда по материалам военной цензуры в наиболее тяжелый период января—февраля 1942 г. 20% корреспондентов высказывали негативные, по мнению власти, настроения. Несмотря на цензуру, ленинградцы давали оценку текущей ситуации и власти, неспособной их защитить и накормить. Эти цифры показывают не только динамику изменений настроений, но и опасную тенденцию к революционизированию населения, когда экономические требования все больше уступали место политическим, поиску модели оптимальной власти. Вероятно, статистические данные НКВД не отражают истинной картины с количеством недовольных — их в городе было гораздо больше, чем 20% (очевидно, что далеко не все писали письма и свое недовольство проявляли в других формах — в частности, совершая противоправные действия). Материалы немецких спецслужб также указывали на то, что в городе большинство населения выступало за прекращение сопротивления, но, несмотря на большое количество недовольных в городе, власти удалось на протяжении всей битвы за Ленинград удерживать ситуацию под контролем.

Воспоминания (фонд 4000 в ЦГАИПД СПб и отдел рукописей РНБ) жителей блокадного Ленинграда, написанные после войны, также представляют большой интерес. Они необходимы для проверки информации, получаемой из других источников. При этом следует учитывать время, а также то, когда и кем написаны воспоминания, поскольку при всем стремлении их авторов к объективности, они не могли не стремиться соответствовать господствовавшим в тот период ценностям. Воспоминания носили подчас коньюнктурный характер.

До недавнего времени зарубежные историки, занимающиеся историей блокады, опирались в основном на немецкие трофейные документы, находящиеся в Национальном архиве США в Мэриленде. Однако ресурс этого комплекса материалов исчерпан далеко не полностью. Лишь Л. Гуре использовал в своей книге широкий перечень разнообразных немецких архивных материалов — сводки центрального аппарата СД о положении в Ленинграде, советские трофейные документы³⁶, материалы допросов советских перебежчиков и военнопленных, воспоминания немецких офицеров и солдат, находившихся в непосредственной близости к осажденному городу. Вместе с тем, документы такого специфического ведомства, как СД, требуют всестороннего анализа и тщательной проверки, сопоставления с другими источниками, прежде всего советскими. Только привлечение архивных материалов спецслужб обеих сторон по интересующему нас вопросу, а также разнообразных документов из военных и партийных архивов позволяет воссоздать более или менее объективную картину истории блокады.

Методология исследования: война и настроения

Выявление источников является необходимым, но недостаточным условием решения поставленной научной задачи. Другой важнейшей предпосылкой является выбор соответствующих методов проведения исследования. В связи с этим представляются важными следующие моменты. Мы исходим из того, что войны традиционно оказывали большое влияние на общество в целом и приводили подчас к серьезным социально-политическим последствиям, создавали предпосылки для глубоких сдвигов в сознании людей. В нашем случае речь идет о влиянии тотальной войны на авторитарное общество, о воздействии самого мощного внешнего фактора — войны — на настроения и поведение всего населения Ленинграда. При этом сам масштаб события позволяет рассматривать эволюцию настроений горожан и защитников города как срез всего общества, находившегося в условиях войны.